Крепость

Илья вяло кивнул. Старуха стояла, вытянувшись, как маршал на параде, торжественно и важно держа свою седую маразматическую голову, как бы впитывая каждое слово изогнувшегося червем Саласы. Повисло молчание. Пришельцы, одетые в пиджаки, стояли перед старухой в стираном байковом халате и шлепанцах на босу ногу; на заднем фоне виделась красивая насупленная рожица Лины; румяное лицо не то подростка, не то уже юноши выглядывало из двери комнаты; сам Илья растерянно застыл на месте, хотя рвался внутренне к Лине. А над всем этим сборищем — желтый неяркий свет электрической лампочки, всегда горевшей в темной прихожей. «Никакие альдебаранцы в этой картинке бы не разобрались», — внезапно решил Илья. Саласе и девице наплевать на самом деле на старухины воспоминания, они вовсе не желают знать, какую жизнь та прожила, чего хотела свершить — им нужна галочка в отчете, и, как всякие бумажные люди, они верят в значимость проводимой сверху кампании по выявлению старых большевиков. Подумав так, Илья было ощерился, найдя объект, достойный унижения. Но сдержал себя: во-первых, торопя мысленно, чтобы ушли уже, наконец, эти гости, хоть сквозь землю провалились, а он мог пойти к Лине, во-вторых, безумно жалко старуху Розу Моисеевну, которой вряд ли необходим был этот визит. Как и любому человеку, ей нужно внимание, а к нему уверенность, что не напрасно она жила и живет. «Но воображаю, что она по своей прямоте им наговорила! Совсем не то, разумеется, что они ожидали от нее. Уж очень рожи у этого Саласы и девки уксусные! — с пьяной остротой подумал он. — Не случайно, эта сучка ко мне сунулась».

Немая сцена, наступившая после слов кривомордого Саласы, была нарушена нм же.

— Можно я пойду еще раз рот прополоскаю, а то у меня привкус какой-то, — обратился он к Лине.

— Я вас подожду в машине, — шепнула журналистка, морщись и кисло улыбаясь. Она вдруг догадалась, что к этой в фартуке понравившийся ей философ пришел.

— Да я мигом, — повернулся Саласа к захлопнувшейся входной двери. Лина указала на ванную и сказала, что пойдет принесет чашку, но Саласа остановил ее, прихрамывая следом:

— Не надо, спасибо, я из ладошки.

Илья повернулся к Пете, смотревшему на него во все глаза:

— От отца есть какие-нибудь новости?

— Не-а, — ответил Петя и добавил полушепотом: — Он уже второй раз идет рот полоскать.

— А ты что думал? После стольких-то льстивых слов, — определил Илья свое отношение к доценту. Петя понимающе-иронически моргнул глазами. Он прислушивался к словам Тимашева, даже был привязан к нему. Илья это чувствовал. А дома? «Ты мне мешаешь жить! Ты мне навязываешь чуждый мне образ жизни, давишь меня, стоишь на моем пути!» — кричал Илье сын. Опять вернулась тоска, что он не с сыном так мирно и дружелюбно разговаривает.

Из ванной выполз Саласа, криворотый и хромоногий визитер.

— Рад был с вами познакомиться, — подхалимски улыбнулся он Илье, но руку протянуть не решился. — А вам, дорогая Роза Моисеевна, желаю больше душевной бодрости, ее у вас и так много, но надо еще больше. Вашим примером должна жить молодежь.

— Уж конечно! — фыркнула из конца коридора Лина.

— Я жила верная идеям марксизма-ленинизма, — нараспев сказала старуха. — Живите, как я.

Она три раза театрально махнула рукой вслед ушедшему сослуживцу, другой рукой оперлась на ручку двери своей комнаты. Но только с улицы послышался шум взревевшей и поехавшей машины, как она расслабилась:

— Ушли! Все уходят. Одна я остаюсь. Ох! Все болит! Лина! Лина! Помоги мне! Ты бесчувственная! Ты не хочешь видеть, как мучается старый человек, нет, пожилая женщина, старый член партии. Ты себя бережешь. Ты бережешь свои нервы. Ты равнодушная. Ох! Помогите же мне кто-нибудь!

Она стала заваливаться набок. Бросился к ней Петя, но Илья был ближе, потому оказался проворнее и, подхватив ее под руки, довел до постели, отвернул плед и осторожно усадил. Она села, посидела, потом скинула тапки, влезла под плед и укрылась им, не снимая халата. Оживление от прихода неожиданных гостей сменилось усталостью и раздражением. В комнате пахло давно не мытым телом, лекарствами, мочой, тленом.

Вошла Лина.

— Роза Моисеевна! Вам сейчас принести обед или попозже?

«Бабушкой не назвала, сердится», — отметил Илья. А старуха вместо ответа запричитала, словно Лина ее ни о чем не спрашивала, запричитала, лежа и глядя в потолок:

— Где моя семья? Куда я попала? Здесь все чужие. Я всем чужая. А я честно прожила свою жизнь. Честно. Я всем помогала, а меня все забыли. Где я живу? В какой стране? Разве здесь не социализм? Ведь вы — советские люди. Почему вы не ухаживаете за мной? За какой-нибудь глупой старой бабой и то больше ухода. А я всегда боролась, всю жизнь, боролась за ваше счастье! Я заслужила заботу. А меня все покинули!