Крепость

— Ты спать собираешься? — вдруг спросила Лина и присела за круглый Петин стол, закинув ногу на ногу.

— Собираюсь. Завтра сочинение. По «Грозе».

А сам подумал, что, может, его и не будет-то, сочинения, из-за всей этой истории с Желватовым и Герцем, даже наверняка не будет. Лиза не права, надеясь на стойкость Герца. И надо бы Лине объяснить подробно, что к чему, про булыжник в окно и почему сочинения может не быть, однако он только про это подумал, как она уже сказала:

— А ты напиши, что Илья тут вещал. Он хоть ко мне и по-свински относится, но умный. Этого у него не отнимешь.

И Петя согласился, вдруг испугавшись вдаваться в подробности:

— Пожалуй… Только он про «Грозу» ничего не говорил.

— А общие идеи?.. О России и Западе. Это должно пригодиться, я думаю. Да и про «Грозу» он как-то рассказывал… Это разве не при тебе было?

— Не-а, я не слышал.

— Ну, это смешная история. Какой-то ильевский приятель-филолог принимал вступительный экзамен в эмгеу, и мальчику-абитуриенту достался билет с «Грозой». Вот мальчик этот и говорит: «А можно я не по учебнику, а сам от себя, как сам понимаю, расскажу?» Приятель Тимашева говорит: «Рассказывай. Только чтоб и в самом деле было у тебя по-своему, а не по учебнику». А абитуриент и пошел катать. «Кто, — говорит, — самое страдающее лицо в пьесе? Разумеется, Кабаниха! Вы только представьте: сын — тюфяк, тряпка, жена у него, ее невестка, — по сути дела, мечтательная сука. К тому же дура, потому что Борис, в которого она втюрилась, обыкновенное дерьмо, и надо быть дурой, чтоб этого не увидеть. Кабаниха-то видит!.. А дочь ее еще хуже: откровенная шлюха, да с преступником Кудряшом связалась… Не так ли? На Кабанихе весь дом. А от наветов, от злых языков, от общественного мнения честь дома сохранить — разве это не ее забота?» Короче, мальчик за свои старания и смелость четыре балла получил, я уж Илье сказала тогда, что его приятель — свинья, что мальчик вполне заслужил «отлично».

Она внезапно замолчала, так же резко, как начала говорить. Глаза у нее блестели, как у сумасшедшей, так что Пете стало страшновато, захотелось, чтоб она скорей ушла.

— Я постель стелить буду, — сказал он в ответ.

— Выгоняешь? — усмехнулась Лина. — Ну, стели. Мешать не буду. Пойду себе.

Она поднялась со стула, но не уходила.

Разлепила губы:

— А ты не посидишь немного со мной? Хоть двадцать минут. Я тебя очень прошу! Я хочу с тобой посоветоваться! Ты же уже большой, — говорила она, как больная в горячке.

— Может, потом? — боязливо спросил Петя. — Так поздно?..

Но чувствовал он, что исходит от Лины какая-то странная сила, которая туманит ему мозг и притягивает к ней и он вроде бы даже жаждет ее отрицательно-повелительной реплики.

— Нет, сейчас! — настойчиво-капризно потребовала Лина.

— Хорошо, — ответил Петя.

— Я пойду лягу. На ногах не стою. А ты приходи. Я все равно всю ночь не усну.

Шальная, тревожная мысль мелькнула опять у него в голове, даже не в голове, а прямо в теле, какая-то мысль-чувство. Он не посмел себе в ней признаться, но влекомый ее зовом, повторил:

— Хорошо.

— Секунду, — сказала Лина. — Я только сигареты с пепельницей на кухне возьму и сразу лягу.

— Ты ложись, я принесу.

— Правда? Ты милый, — она вдруг коротко рассмеялась каким-то горько ироническим горловым смехом. И пошла к себе.

Взяв на кухне пачку «Явы», спички и пепельницу, Петя прошел в комнату Лины. Она уже лежала в постели, точнее, сидела в подушках, укрытая по пояс одеялом. При свете ночной лампы, находившейся за ее спиной на бельевике, он увидел, что Лина осталась в одной ночной сорочке, довольно просторной и прозрачной, с короткими рукавчиками, большим вырезом, сильно открывавшим ее крупную красивую грудь.

— Давай сюда, — она протянула свою смуглую полную руку, взяла пепельницу, поставила ее рядом с лампой. — А сам садись.

Петя присел на край постели, протянул ей пачку сигарет, зажег спичку. Лина привычно затянулась, стряхнула пепел, быстро набежавший на кончик белой сигаретной палочки.

— Ты сам закуришь?

— Ага.

Он закурил: Она взяла пепельницу и поставила на постель между ними. И лихорадочно заговорила:

— Я о Тимашеве… Ты можешь его понять? Ты же большой, ты же мужчина!.. Он же мне цветы носил. Еще в мою коммуналку. Вся комната была в цветах! Клялся, что цветами мой путь устелет. Я знаю, что я красивая, всегда знала, знала, что мужчины хотят меня, влюбляются в меня. И он любил. Вроде бы и сейчас любит! А сам!.. Я, Петька, ничего не понимаю. Почему он все время меня бросает? Почему? Может, оттого он ко мне не уходит, что я — квартеронка?! — она глуповато и напыщенно раздула ноздри. — Из-за несчастной этой четвертушки еврейской крови во мне?!