Крепость

Автобус, завернув, остановился напротив кинотеатра «Россия». Петя сошел и, пройдя несколько шагов, свернул под арку и сквозным двором протопал до Козицкого. Здесь он должен был встретиться с Лизой, около Института истории искусств, куда Лиза его как-то водила. Ее старшая приятельница делала там доклад о «Бубновом валете». Он встал, прислонившись к стене, около заглубленного входа в Институт. Лиза опаздывала. Мимо него проходили люди, открывали дверь, занавешенную зеленой портьерой, бросали искоса взгляд на Петю, мол, кто такой, и скрывались в недрах рафинированно-интеллигентного учреждения. Петя им завидовал, они выглядели респектабельно и одновременно одухотворенно. Хотелось, чтоб такие люди обратили на него внимание. Петя чувствовал свою близость к ним, ибо они были из того цивилизованного мира, где ему казалось безопасным жить.

По противоположному тротуару брела компания, вышедшая из-за угла: четверо парней, похоже, его ровесники и четыре девицы, чуть младше Пети. На парнях были длинные куртки с нашитыми на лацканах якорями, широкие расклешенные джинсы, разрезанные снизу по шву и вместо манжетов пущена металлическая молния, на запястьях звякали железные браслеты, в руке одного из них орущий песни магнитофон, у других — тяжелые палки. Они шли, временами хватая своих спутниц за шкирку и прижимая к себе, потом отпуская и оглядывая встречных с наглым приставучим задором, нарываясь на драку. Петя хотел было для независимости вида закурить сигарету, но счел за лучшее опустить глаза долу, чтоб не встретиться взглядом с кем-либо из парней. Чего не сделал Хома Брут в повести Гоголя «Вий». Говорил же ему внутренний голос: «Не смотри». А он посмотрел. И попал в лапы нечисти. Петя вспомнил, как ему было страшно читать эту повесть, он даже в комнату бабушки перебрался дочитывать. Она сидела за столом, прямая, серьезная, деловитая, что-то писала, готовилась к лекции, а Петя, пристроившись на диване, чувствовал себя под ее защитой.

Но все же каким-то боковым зрением он наблюдал за ними, не мог не наблюдать: мало ли что они могли выкинуть, надо было быть наготове. Девицы, — «кошелки», «метелки», как таких презрительно именовали сами парни, пользующиеся их благосклонностью, — были вроде бы класса девятого, а то и восьмого. Губы девиц были накрашены, а щеки нарумянены, что выглядело нелепо на таких молоденьких мордочках, немытые волосы свисали прядями, плащики расстегнуты, из-под них — коротенькие юбочки, показывавшие выше колен их кривоватые ножки. Они курили сигареты, далеко отводя руку, сплевывали, чтобы выглядеть «круче» ребят, говорили громко. Одна из них, с наиболее прямыми и полными ножками, что-то рассказывала подругам, глаза у нее были узкие, совсем щелочки, но выглядела она сексапильно. До Пети долетали фразы: «Я ему говорю: “Вова, налей сухого”. Он глаза на меня лупит, уже и тронуть меня не может, икает, корежится весь. Ну, думаю, не возьмешь ты меня, поплыл. Пошел поблевать, в сортире заперся. И заснул там. Я ему стучу. Молчок. А я не верблюдица, чтоб себе на ноги ссать, верно?» — искала она одобрения у подруг. И лихо затянулась сигаретным дымом. Девицы захихикали, так что окончания истории Петя не услышал. Он подумал, что Зоя Туманова вполне могла быть и, наверное, была из подобной компании, она и физически напоминала говорившую: с плечами, сжатыми к груди, словно она раздета и стесняется своего недавно появившегося бюста, узкогрудая, зато с хорошо развитыми ногами, полными бедрами, привлекавшими почему-то Петино внимание. И вот поди ж ты, влюбилась Зоя в него, старается делать вид, что не такая. А ведь такая.