Крепость

Против воли, перед глазами вдруг возникает картина, когда эти чопорно вышагивающие франты оказываются в другой ситуации — потерпевших кораблекрушение, лихорадочно цепляющихся, где-нибудь в Атлантике, за обломки своего корабля, обваренных кипятком из взорвавшихся судовых котлов, издыхающих в лужах горящего топлива. Огромную беду вижу и в том, что экипажи судов, когда находит коса на камень, одним из таких способов и находят свою погибель в морских просторах. С ума можно сойти от мысли, что альтернативой кораблекрушению может быть лишь гибель судна от торпедной атаки.

Осматриваю, пока Гроссадмирал заставляет всех собравшихся себя ждать, выстроившихся на плацу — и, прежде всего штабных офицеров. Они все в моем видоискателе: старательные знаменосцы, учетчики смерти, зловещие писаки, которым здорово помогает и ослепляет удаленность от линии фронта. В этих блестящих рядах никогда не будет править сомнение или протест. Здесь царит режим державности и фанатичная вера во все, что скажет начальство.

42 наши подлодки потоплены в мае 1943 года. 50 членов экипажа умноженных на 42 дают 2100 бессмысленных, жалких смертей в морских глубинах за один месяц! И видя перед собой эти цифры, неужели не нашелся никто, кто нарушил бы молчание?

Где начинается вина и соучастие в вине? Как долго сможет кто-либо верить в правое дело, когда узнает, какая бесчеловечность сокрыта в этом понятии? Является ли виной самообман? А молчание? А равнодушие?

— Смирно! Равнение нале-е-во!

— Равнение напр-а-во! — разносятся зычные команды.

Появляется Гроссадмирал. Дениц стоит перед строем, взгляд устремлен в никуда. Строй офицеров замер как соляные столбы. Голова Деница кажется маленькой, будто сжатой слишком большой, горящей золотом фуражкой, резко контрастирующей с непропорционально выпуклым, вспученным под нею холмом лба.

Держу фотоаппарат перед лицом, как маску. Через видоискатель вижу как гроссадмирал сильно жестикулирует, словно плохо управляет куклами — марионетками. Отщелкав с полдюжины кадров, убираю фотоаппарат, но в этот момент до меня отчетливо доносится резкий и ломающийся голос Гроссадмирала. Больше всего, в этот момент, мне хочется заткнуть уши, настолько невыносима эта визжащая, режущая слух речь, которую я знаю уже почти дословно.

А это еще что такое? Удивленно взираю на блестящий золотом на мундире Деница партийный значок.

Вижу этот золотой партийный значок — золотого паука — в первый раз. И как нарочно на мундире Деница! Не могу поверить своим глазам! А это еще что? Дениц вырядился основательно — точь-в-точь на манер Гитлера. Широкие орденские планки, которыми он так кичился — исчезли. Еще бы! Ведь у его идола Гитлера их вовсе не бывало! Потому Дениц и нацепил в конце войны этого паука — дабы полностью соответствовать фюреру.

Увидел бы это Старик! Да и Казаку не помешало бы: он тоже частенько боготворил «солдата» Деница. И вот Дениц стоит перед своими офицерами в полном обличии истого нациста, в которого так долго мутировал.

Я так долго целюсь своим видоискателем на золотой значок со свастикой, что ничего другого не замечаю и уже просто не воспринимаю ничего из пронзительного визга его речи. Этот элемент одежды Деница, конечно же, что-то новенькое. Все наверняка смотрят в том же направлении, что и я: наверное, здорово удивлены — мелькает мысль. Но, когда я очень осторожно веду объективом влево и вправо, замечаю, что все пустым взглядом смотрят строго перед собой. Неужели никто, кроме меня, не видит, что наш главком демонстративно обрядился в нациста?

В голове полная каша. Хочу провалиться от стыда сквозь землю, за то, что раньше просто преклонялся перед этим перерожденцем, и до этой самой минуты где-то внутри меня теплилась мысль, что Дениц по сути своей настоящий солдат, лишь отдающий дань своей служебной деятельности.

Что за гротесковая демонстрация! Эта растерянная спина с маленькой головкой, вздрагивающие руки, не совладеющие со словами. Не понимаю, что случилось с этим человеком! То, что делает сейчас Дениц — это смешанная имитация Гитлера и Геббельса — полное совпадение! Но такое жалкое, что почти вызывает смех. Только здесь никто не засмеется, т. к. в этом треклятом театре одного актера это смертельно опасно для жизни. Над первым охотником рейха Герингом тоже никто не смеется, и над «Великим маршалом всех времен и народов» — тоже. Не верю, что все это порождено страхом — вероятнее предположить, от безысходности знания того, что ничего нельзя с этим поделать. Знания? У командиров подлодок — да, но у штабных крыс и младших офицеров — навряд ли. Они верят во всю эту чепуху.

До меня доносится речь Деница:

— … момент ИСПОЛНЕНИЯ ДОЛГА единственная важность в нашем бытии! ИСПОЛНЕНИЕ ДОЛГА… ЛЮБОВЬ К ОТЕЧЕСТВУ! Лишь это ПУТЕВОДНЫЕ ЗВЕЗДЫ НАШЕЙ ЖИЗНИ! За это ценим мы наших людей! ОПРАВДАТЬ НАДЕЖДЫ В ДУХЕ ОБЩЕСТВА! Есть более высокая ценность, чем собственная жизнь — это ДОЛГ СОЛДАТА В ЗАЩИТЕ СВОЕГО НАРОДА И СВОЕГО ОТЕЧЕСТВА! Покажите ваши успехи на ФРОНТЕ, и РОДИНА высоко оценит их в своей истории!