Крепость

Внезапно за окном вспыхивает в небо длинный, острый луч прожектора. Глупцы! Они этим прожектором сами призовут на свои головы бомбардировщики! А почему те, наверху, не затемняют свои самолеты? Тоже могут получить добрую порцию шрапнели.

То тут то там стали раздаваться завывание сирен. Одна завыла совсем рядом и полдюжины откликнулись со всех сторон. Симфонический оркестр!

Ирма молчит. Из-за сирен я даже не слышу ее дыхания. И теперь окна комнаты напоминают мне окна суфлерской будки на театральной сцене. Я — зритель, сидящий перед театром марионеток. Бомбардировщики и зенитки лупят друг по другу без передышки. Наша комната то внезапно освещается, то вновь резко погружается в темноту. Ирма лежит на животе и голые ее ягодицы то вспыхивают белым светом, то исчезают во тьме. Отблескивают и исчезают. Мне приходит на ум: у косули это называется цветы.

Берлин. Третий день.

В правительственном квартале чувствую себя чужим: Лейпцигерштрассе, угол Вильгельмштрассе — вотчина Министерства Авиации Рейха. Здесь размещается министр авиации. Иду по Вильгельмштрассе дальше, в направлении Унтерденлинден, слева ее пересекает Фосштрассе. Угол Вильгельмштрассе и Фосштрассе ограничивают здание Рейхсканцелярии. Напротив Канцелярии расположена большая площадь Вильгельмплац с расположенной на ней гостиницей Кайзерхоф.

А вот, справа от Вильгельмштрассе, располагается здание Министерства пропаганды. Министерство Геббельса. Одной стороной оно примыкает к площади Вильгельмплац. Стоя перед зданием, вижу наискосок от меня Рейхсканцелярию, а прямо передо мной Министерство иностранных дел. И все здания совершенно целехоньки! Почти нет следов бомбежки. В это трудно поверить. Может быть, союзники сберегают этот квартал для себя? Что-то подобное уже произошло. А именно то, что на здания промышленного комплекса ИГ-Фарбен во Франкфурте-на-Майне, несмотря на их гигантские размеры не упала ни одна бомба!

Мне приходится постоянно напрягаться, чтобы все делать правильно и четко, т. к. каждую минуту приходится прикладывать правую руку к козырьку фуражки: здесь чертовски много старших офицеров.

Как я все это ненавижу: болтающийся кортик на левом бедре, молодцеватая выправка, прогибы в пояснице и эти нескончаемые механические броски руки к фуражке.

Постоянное приглядывание к погонам и нашивкам — и лишь только одного пердуна провожу, глядь, новый маячит на горизонте. Поворот головы, клешню вверх, губы поджаты, лицо — кремень, снова голову прямо, клешню вниз. И в следующий миг опять: клешню вверх, голову то налево, то направо. Эти приветствия так часты, что мне хочется уже две ладони приставить к фуражке с двух сторон, и строго смотря перед собой двигаться через поток этих нашивок и эполет, крестов и патрулей.

Бедные мои ноги словно окостенели в суставах. «Как аист в салате» — так часто говорили мы в учебке, когда видели военных вышагивающих так же как и я сейчас негнущимися ногами. Проклятье! Как же нужно собраться человеку, когда он, словно дрессированная обезьяна — как обученная держать стойку, вызывающая жалость обезьяна — беспрестанно должна все-таки считать себя человеком. Если бы все это оказалось лишь шуткой!

Над одетой в форму обезьянкой, которую один шарманщик в Вероне водил на цепочке, заливисто смеялись все стоящие вокруг, в то время как сама обезьянка то натягивала на голову, то стаскивала с нее и опять натягивала на самые уши военную фуражку, при этом не забывая лихо козырять сумасшедшими руками по десять раз кряду. Смеясь в душе над собой, представляю себя со стороны. Никто другой не может этого себе позволить в мой адрес. Здесь царят ожесточенные выражения лиц и взгляды выпученных глаз: прусский дух. Мы даже не обезьяны, а заводные автоматы. Люди или куклы из ярмарочного балагана, не имевшие ранее конкуренции, а теперь сотнями тысяч раз продублированные на улицах городов.

Светло-голубые отвороты шинели впереди. Внимание: адмирал! При такой погоде и в шинели — что за глупость! Но и это очевидная часть ритуала этого квартала. Итак, вновь собраться и приветствовать! Адмирал отвечает небрежно — старый человек с мешками под глазами. За ним выныривают белые полосы на брюках: штаб-офицер люфтваффе. Вот эти уж точно должны посыпать голову пеплом, вместо того чтобы выпендриваться здесь.

Эти слюнтяи предыдущего поколения втянули нас силком во все эти тяжкие. Всякие там владельцы печатной продукции. Усохшие, бессердечные евнухи, для которых лишь власть доставляет истинное наслаждение. Психопаты. Совершенно сумасшедшие садисты! Господи! Рука уже онемела от ежеминутных приветствий. Здесь воистину настоящий рассадник чинов и званий.

А эсэсовские звания вообще приводят меня в полное смущение. Никак не могу понять их чинов и званий. Пытаюсь и не могу вспомнить: если эсэсовец как капитан, то он вроде гауптштурмфюрер, а если как майор, то — штурмбанфюрер. Проклятье!