Крепость

Фигуры Туган-Шоны начали плести рассчитанную на много ходов удавку. Мамай, видно, задумался о своем и проглядел западню. На ход черного слона он переместил своего, черный конь, не мешкая, пришел на подмогу, ему ответил белый конь, незамедлительно шагнув из-под защиты пехоты. Слон Туган-Шоны тут же сорвался в набег, ударил, грозя одновременно и неприятельскому падишаху, и коню. Понятно, что белый повелитель вынужденно сместился на шаг в сторону, замедляя тем самым темп всей битвы. Черная конница сразу поглотила левого коня, вырвалась из засады, тесня поддерживаемого тремя пешими белого коня на правом фланге, и разметала белый строй. И вот уже бит белый эмир, падает белый пехотинец. Затем второй. Истребив двух обреченных на заклание пехотинцев, черные добились решительного перевеса и начали загонять Мамаева падишаха в угол. Они недолго гнали его, рыскающего по полю, привычного держаться до последнего даже в самых проигрышных ситуациях, надеявшегося еще заключить мировую, но перевес был явным – два черных пехотинца беспрестанно угрожали, и вот падишах склонил голову из эбенового дерева на клетчатое поле доски.

– Молодец! Ты победил, Туган-Шона! Преимущество играет решающую роль в битве. Так что насчет Тохтамыш-хана? Его войско выступило вчера, я получил сообщение голубиной почтой.

– Я последую за тобой до конца куда пожелаешь, – сказал Туган-Шона, глядя маленькому человеку прямо в глаза. – Но жаль, что нам не хватило времени добраться до Солхата.

Воин и дипломат, Мамай вдруг улыбнулся широкой отеческой улыбкой.

– Я в тебе не сомневаюсь, а вот в этих… – он показал на приоткрытую завесу шатра.

– Правильно было подарить столь богатую саблю арату, – не сдержав улыбки, ответил Туган-Шона.

– Когда мы победим, я дам каждому по такой, – сказал бекляри-бек. – Похоже, до Солхата нам не дойти и нового хана провозгласить не удастся. Иди, выспись хорошенько, мне нужна твоя умная голова. А ведь как ты сумел заманить меня, пожертвовав своего воина! Так всегда поступали наши предки, бросаясь в ложное отступление, заманивая алчущих легкой поживы. У нас много рабов и степного сброда – их следует пустить в первую голову. Впрочем, может быть, надо начать с конницы и пожертвовать одним из двух коней? Тут стоит подумать, Тохтамыш-хан – серьезный противник.

Туган-Шона встал с колен, поклонился и вышел из шатра.

18

В предрассветной мгле он заседлал коня. Кешиг уже сидел в седле, хмурый, как еще не проснувшееся небо. Конь стрельнул глазами, ожидая подачки, но Туган-Шона не стал его баловать, хотя мешочек с сушеными абрикосами и миндалем был накрепко привязан к поясу за верным уйгурским ножом. Они ехали по спящему лагерю, ночные тени еще метались по углам огромного кочевого города, что мог быть свернут в считанные часы.

Выехали в степь. Ветер трепал травяные гривы, приятно холодил лицо. Где-то чвинькнула ранняя птица, и тут же, словно откликнувшись на ее призыв, в траве завел свою грубую песню затаившийся дергач. На невысоком степном кургане Кешиг заметил худую лисичку-корсака, она замерла, повернув острую мордочку в сторону двух всадников.

– Морендоо![6] – закричал Туган-Шона и первым сорвал коня в галоп. Кият с радостью рванул наперегонки.

Далеко-далеко, на окраине плоской земли, где небо сходилось со степью, расцветали первые розовые всполохи, и скоро темно-серое небо стало набирать фиолетовые тона, а по земле пробежали розовые и красные, как розы Солхата, пятна – вестники восходящего солнца. Всадники мчались вперед, прямо на огромную оранжевую горбатую спину огненного чудища, выползающую из ночного заточения. Кешиг пронзительно взвизгнул: «Алю-алю-алю!» и огрел лошадь камчой. Маленькие мохнатые кони с радостью снялись в бешеный галоп и воспарили над землей, вытянувшись в беге. Они неслись, и топот копыт сливался в одну бесконечную дробь. Всадники, привстав на стременах, припали к лошадиным шеям.

Начищенные сердцевидные заклепки на упряжи заблестели на солнце, от бликов иранской меди зарябило в глазах. Кешиг вырвался на полкорпуса вперед, и Туган-Шона дал нукеру попервенствовать какое-то время, выматывая его лошадь, потом отпустил поводья и обхватил руками мокрую шею своего скакуна. Сохранивший силу жеребец рванул так, что воздух засвистел в ушах. Они слились в едином порыве, конь еще наподдал и медленно, но уверенно начал доставать лошадь кията, отвоевывая пространство пядь за пядью. Когда кони поравнялись, жеребец Туган-Шоны мотнул головой, словно проглотил недостающее расстояние, и вырвался вперед. Непреклонная воля хозяина передалась коню, ноги его попарно сгибались и распрямлялись, сгибались и распрямлялись, и сердце, легкие, почки и печень и каждая жилка, каждая косточка этого привыкшего к неимоверным перегрузкам тела работала, выполняя поставленную задачу – вырвать победу! Опередив соперника на полтора корпуса, он сам чуть сбавил темп, экономя силы, в его раскрытых глазах с дикой скоростью проносилась окружающая их степь. Умный жеребец бежал так, чтобы кият сохранял дистанцию и не мог их догнать.