Смириться с тем, что он так глупо упустил подозрительного художника, Тарлецкий не мог. Чем черт не шутит, вдруг это и в самом деле серьезный шпион? Впрочем, этот колобок не должен был укатиться далеко. Выхватив из внутреннего кармана фрака миниатюрный пистолет, почти умещавшийся в ладони (снабдили перед Варшавской миссией), Тарлецкий бросился в вестибюль. Там никого не было. Кровь медленно стучала в висках у Тарлецкого, словно барабан, отбивающий новобранцам на плацу «тихий шаг» – 75 ударов в минуту. Он подскочил к окну и не увидел Зыбицкого в саду. Полагаясь лишь на интуицию, из возможных направлений продолжения поисков он выбрал западный флигель. Тарлецкий прошел коротким коридором, соединяющим главное здание с флигелем, дергая по пути массивные дверные ручки и никого не встретив. Оказавшись во флигеле, в небольшом коридоре, из которого двери вели в обе стороны, Дмитрий остановился и прислушался. Ему показалось, что справа кто-то тихо разговаривает. «Вы должны!» – услышал он более громкий возглас по-французски и распахнул дверь.
Барабанщик в голове у Дмитрия застучал «ускоренный шаг» – 120 ударов и вдруг разом смолк, сложив свои палочки. Тарлецкий тоже поспешно спрятал пистолет – он увидел своего художника, целого и невредимого. Тот стоял у стеллажа, заполненного монолитом книг в тисненых золотом переплетах, и смотрел вверх, на высокого человека, который к тому же поднялся на стремянку, чтобы поставить на полку некий фолиант. Человек на стремянке был поджарым, длинноруким, с худым желтым лицом. Пронзительные черные глаза, как и щеки, глубоко ввалились, и их трудно было разглядеть под густыми черными бровями, прямые волосы, облегавшие неровный череп, поблескивали, как бобровая шкурка. На нем были узкие коричневые панталоны, шелковые чулки, стягивающие сильные икры, тонкая белая рубашка, просторная, с очень широкими рукавами; на длинной, с сильно выпирающим кадыком шее был небрежно повязан черный галстук. Тарлецкий быстро перевел взгляд с незнакомца на господина Зыбицкого и, резко наклонив голову набок, сказал со злой ехидцей:
– Мы же договорились с вами быть неразлучными, господин Зыбицкий, а мне приходится искать вас, волноваться. Я прошу вас больше не покидать меня так неожиданно. А вы, очевидно, господин Венье? – спросил Дмитрий у спустившегося со стремянки человека, перейдя одновременно с французской речью на отлично получавшийся у него начальственный тон.
– К вашим услугам, – спокойно ответил француз.
– Майор Тарлецкий.
– Очень рад, что к ужину у нас собирается интересная компания. Раз меня вы уже знаете, скажу только, что я гувернер, служу у господина Саковича, и хоть дети его уже подросли, он не торопится меня рассчитать, я же по мере сил ему помогаю.
– Понятно. И вы ведь француз.
– Самый настоящий. Родился в Париже.
– И с господином Зыбицким, очевидно, у вас сразу завязался интересный разговор? – спросил Дмитрий, заложив руки за спину.
– Мы пока лишь познакомились, – ответил мсье Венье и, прерывая повисшую на несколько секунд неловкую паузу, добавил:
– Художники не всегда хорошие собеседники, порой они молчуны, выражают себя только карандашом и красками. Надеюсь, к господину Зыбицкому это не относится, мне бы очень хотелось сравнить с ним свои впечатления о здешнем крае…
В это время компанию мужчин нашел лакей и доложил, что пан Константин ждет гостей к ужину.
Тарлецкий совершенно по-дружески взял господина Зыбицкого под руку и вслед за французом, показывающим им дорогу в столовую, они вышли из библиотеки. Пантелей потушил в библиотеке свечи и закрыл за ними дверь.
Прежде чем сесть за стол, пан Константин представил гостям своих детей, Алеся и Ольгу – последняя была уже в нарядном белом платье, причем, совсем не провинциальном. Раскланявшись с бледным молодым человеком, Тарлецкий обратил внимание, что глаза у него вовсе не бесцветные, как показалось в начале, а голубые, как у Ольги, только немного светлее.
– Ольгу Константиновну я уже знаю. Только что мне уже представился счастливый случай познакомиться с вашей дочерью, – бодро сказал Тарлецкий пану Константину и многозначительно посмотрел на Ольгу. «Как быстро она переоделась, – подумал он, – значит, вертеться у зеркала она не привыкла, и это не маски на ее лице». Сакович ничего не ответил Тарлецкому, и тот вновь обратился к нему:
– А почему мы не видим вашей супруги? Господин Зыбицкий, кажется, намеревался написать ее портрет.
– Моя жена сейчас в Полоцком повете, в имении своего отца. Старик, кажется, при смерти, – ответил пан Константин. – Прошу за стол, господа.
Стол, основательный и крепкий, словно упершийся ногами в землю бык, был без меры уставлен закусками и винами, две девушки с кухни уже несли к столу горячие блюда.