Кремулятор

Многие полагают, что крематорий – это страшно и печально, однако ничего особенного в буднях здесь нет. Трупы и трупы, сколько их было за эти годы? Лично у меня сложность возникает только с детьми. Говорят, что с годами случается профессиональная деформация, ровно так же, как в СССР у меня должна произойти гражданская деградация, однако пока этого нет – к малышам я привыкнуть никак не могу. Загружая в печь ребенка, я всякий раз стараюсь успокоить себя тем, что этому созданию чрезвычайно повезло: чем меньше ты прожил в Советском Союзе, тем лучше…

Эту страницу – еще до ареста – я вырвал из дневника.

Первое время я работал только по утрам – трупы расстрелянных появились в моей жизни не сразу. Когда однажды ночью в дверь мою вдруг начали стучаться неизвестные, я подумал, что это арест.

«Надо же, – удивился тогда я, – зачем же они дали мне устроиться на эту работу? Для чего сделали первым директором крематория и столько лет не трогали, если теперь пришли арестовывать? Почему сразу не расстреляли меня?»

Однако задержания не произошло. Блохин и Голов отвели меня к грузовику и, приподняв тент, едва ли не в унисон объяснили: «Надо утилизировать…»

Я заглянул в кузов и увидел тел пять.

«Сделаем», – спокойно ответил я, я был человеком понимающим.

То, что все трупы оказались с простреленными головами, я заметил уже только возле печи. Никаких вопросов я тогда, конечно, не задал. Есть вещи, которые и так понятны.

Это дело не мое. Утром сжигать или ночью – разницы никакой нет. С дыркой люди или без, чего думать про это, если они уже мертвы? Я всего лишь превращаю серую массу в серую массу…

Функция моя была очень проста: тело загрузил, прах вытащил, остатки костей перемолол в кремуляторе. После – собрал весь прах, вынес его на улицу да высыпал в яму. Остальное не ко мне. Я никаких советских законов не нарушаю. Большие товарищи решают – я же всего только ставлю точку в человеческой судьбе…