Кремулятор

На этом шестой допрос заканчивается, и меня возвращают в камеру. Дело кончено. Тяжелая дверь захлопывается, и мужики, которых почем зря разбудили ранним утром, недовольно ворчат. Я ложусь к человеку, с которым делю нары, и, закрыв глаза, понимаю теперь, что совсем скоро поплывем.

ПРОТОКОЛ

об окончании следствия

1942 года января «3» дня

Я, следователь Следственной группы НКВД СССР, лейтенант гос. безоп. Перепелица рассмотрел следственное дело № 2716 по обвинению Нестеренко Петра Ильича в преступлениях, предусмотренных ст. 58-1а и 58–13 УК РСФСР.

Признав предварительное следствие по делу законченным, а добытые данные достаточными для предания суду, руководствуясь ст. 206 УПК, объявил об этом обвиняемому, предъявил для ознакомления все производство по делу и спросил – желает ли обвиняемый чем-либо дополнить следствие.

Обвиняемый Нестеренко П. И., ознакомившись с материалами следственного дела, заявил, что со следственным делом на 171 листе ознакомился полностью. Дополнить следствие ничем не желает.

В самом деле, что тут еще добавишь? Что на Руси простолюдинов сжигают в груде дров, а князей в лодках? Что кремация есть и у германцев, и у римлян? Что, если вдуматься, мы, люди, единственный в природе вид, который хоронит своих умерших, ведь ни коты, ни жирафы подобной ерундой не занимаются? Чем еще я могу помочь следствию? Важно ли товарищу Перепелице знать, что на Мадагаскаре каждые семь лет покойника выкапывают и переодевают в новый саван? Желает ли он знать, что в Новой Гвинее трупы съедают женщины, потому что есть надежда, что это дает человеку возможность переродиться? «Разве что это, да». Да, пожалуй, это единственное, что я не успел (а в действительности не желал) ему рассказывать. Следователь Перепелица никогда не узнает, что долгие годы я представляю, как однажды ты съешь меня, но, к сожалению, как ты знаешь, все случается ровным счетом наоборот…

Часть вторая Приговор

После успешно проведенной операции мне помогли с оформлением документов и разрешили вернуться в Союз. В поисках утраченного времени я приехал в запретное царство. Завещание юности, вслед за тобой, спустя пять с лишним лет, я ступил на родную землю. Передо мной открылась новая страна, в которой я должен был вести себя умно, а всякое воспоминание включать аккуратно.

Первое мое потрясение лежит в области языка. Если увиденная картина особенно не поражает, то новая речь – очень! Советские люди говорят теперь иначе. Буквально за шесть лет все изменилось. Новый конструкт языка. Я слышу не только множество юных и не сразу понятных мне слов, но и то, как поменялись интонации. Я понимаю смысл, но не всегда подачу. Большинство людей начинает всякое высказывание с оборота «На самом деле». Если в Париже во время споров собеседники обыкновенно говорили «по моему мнению» или «вероятно», то здесь, кажется, сомнение приравнивается к поражению. Сомневаться теперь преступно. Вокруг себя я вижу нацию людей, которые неведомо отчего чрезвычайно уверены в себе. Главное теперь говорить не ясно, но громко, не вдумчиво, но безапелляционно. Колебание, смятение – «На самом деле все это признаки классового врага – советскому человеку не в чем сомневаться, все в его жизни теперь просто и ясно!»

«Понятно», – глубоко вздохнув, едва ли не каждый день отвечаю я.

Работу на аэродроме, которую обещал старик, никто, конечно, не дал. Напротив, присматривающие за мной новые товарищи предупредили, что с моей биографией следует быть осторожным.

«Серое прошлое у вас, гражданин. Хорошо бы вам с ним поработать, переделать себя, доказать. Нам нужно от вас все только новое, честное, советское. Оставьте себе, гражданин, только настоящее и, если повезет, надежду на светлое будущее».

Условия новой, неведомо какой по счету игры были понятны.

«Выкручивайся как хочешь, если что-то не нравится – возвращайся назад!»