Кремль. У

В тот вечер, когда я вошел, Скорняков ревновал не только к настоящему, но и к прошлому: он кричал, что не сознавалась ли ты, что спала с отцом Доната, и та созналась. Л. К. Скорняков был задушен газами, и, чтобы его состояние улучшить, он потребовал свадьбы. Вот я и шел на эту странную свадьбу. Пот лил градом. Было душно. Французы начали обстрел тяжелыми снарядами. Я жил в трактирчике. Там думали, наверное, гнездо. Я присутствовал при родах. Рожала трактирщица.

Раздалось характерное свиное хлюпанье — и я подумал, что если они ударят, то по тому месту, где больше могут собрать людей. Я выскочил, бежала и бабка, кинув на руки роженицы ребенка, который только открыл глаза. И тяжелый снаряд превратил маленький трактирчик в развалину, а плита, на которой роженица велела кипятить воду, а также разогреть для деда красное вино, которое он любит подогретым, все запылало.

Л. К. Скорняков мучился от ревности и требовал, чтобы к обряду венчания, который будет происходить в кровати, был приглашен Донат Черепахин. Крисп Бесфамильный, кроткий денщик Л. К. Скорнякова, увидал газы. Он их страшно боялся. Все поспешили надеть маски. Мы сидели за столом в противогазах.

Была странная свадьба. И жених, и невеста, и поп, главное, в ризе, сидели в масках. П.-Ж. Дону на свадьбе не присутствовал. Донат Черепахин, который, надо полагать, догадывался, почему его позвали на свадьбу, сидел бледный и неподвижный. А жених лежал, вытянувшись на кровати, с торжественным лицом и на голове с золоченым венцом, который поп почему-то привез с собой на фронт.

Крисп Бесфамильный выскочил и сорвал противогаз, подле палатки, подпрыгнул — его бедный мозг устал от всего, и теперь, когда ему казалось, что Россия кончила воевать, он видит в жаркий и неподвижный вечер, что его начали травить, дышать ему было тяжело, и он сорвал противогаз. И. П. Мургабова, я ее понимаю, она очень сочувствовала людям, и ей было тяжело видеть, как страдает Л. К. Скорняков, она была готова пойти и не на это.

Здесь мне бы и надо было все рассказать Донату, и я предупредил бы многие кровавые события, но я с присущей мне трусостью не сказал и вернулся домой, в палатку, и так как мне не хотелось обижать полковника Л. К. Скорнякова, он лежал весь желтый, преисполненный непонятной для меня ревности, то хотя Донат и хотел возвратиться, но я его уговорил.

Я думаю, что П.-Ж. Дону потому не пришел на свадьбу, что помимо его распоряжений, которые стоили многих жизней, он еще и брезговал тем, что полковник настолько поддался вредной революционной агитации, что приглашает на свадьбу солдата, простого русского солдата.

Был туман, розовый, отвратительный газ. Грохотали снаряды. Состояние духа у всех было подавленное, но ожидаемого негодования против немцев у нас не было. П.-Ж. Дону был очень сердит — и хмурился, когда к нам пришли французские офицеры. Но он не потерял надежды, и, как мы увидим, его изобретательность была весьма остроумна.

В этот день я понял, что дух французской армии упал зверски. Мы им отомстили! Я чувствовал злорадство. Французские генералы оказались плохими изобретателями. То, что предлагали маршалы, которым сейчас в аллеях от Дома инвалидов уже приготовлены места для памятников — стыдитесь ходить мимо. Вы предполагали, не так ли, а немцы вас били… Немцы оказались более изобретательными. Но я вас прощаю, так как вы достойно отблагодарили Доната, который вас спас.

Были тогда, если вам известно, в армии такие передвижные бардаки и бардак Щеглихи, которая возила тренированных девок, которые выдерживали даже темперамент зуавов, в то время как ни один европейский бардак туда не заезжал.

Я вспомнил тоже рассказ Доната Черепахина, который говорил, что когда Аляска еще принадлежала русским, то там тоже не хватало девок, и генерал-губернатор Аляски приказал выписать девок из Владивостока и приписать их к аптеке и отпускать как лекарство по рецепту врача. Ну так тут было нечто похожее. Было устроено нечто вроде двух кабинок, в одной она лежала с солдатом, а в другой раздевался следующий из очереди, она переходила к раздевавшемуся, а в освободившуюся кабинку приходил следующий. Было много хохота, но было и много молчания и печали — и надо сказать, что Щеглиха хорошо платила девкам.

Самое вредное качество — это не думать о завтрашнем дне, и мы только сейчас начинаем учиться этому, и если удастся научиться, то кончено. Донат и тогда, видимо, чувствовал себя не в себе. Он злился и на то, что приехал бардак, который выписал П.-Ж. Дону, так как не без основания думал, наверное, после сумасшедшей свадьбы, что кровь у русских застоялась, иначе трудно было б понять, почему так быстро приехала знаменитая Щеглиха.

Шурка Масленникова работала знаменито. Все в лагере смотрели на нее с удовольствием. Она вышла гулять, так как не боялась ничего, ведь она — жена почти всей французской армии, и армия ее защитит. П.-Ж. Дону, увидев, что Донат не лег с Шуркой, не без основания решил, что тут-то в Донате вся запятая. П.-Ж. Дону был патриот, во-первых, службист, во-вторых, — и негодяй, в-третьих.