Кремль. У

Вавилов все вынес. Он верил, что его надежда на Зинаиду спасет его. Но настроение его было совершенно паническое. Он пошел к Мане в [швейный кружок], он решил с нею поговорить, дабы она пошла и отнесла записку, что ли, к Зинаиде, — ему нужен друг. Маня, руководительница по группе, сдавала свои дела и квитанции Л. В. Овечкиной, банкенброшнице из цеха Новой фабрики. Она посмотрела на Вавилова небрежно, не так внимательно, как раньше, — и он понял, что он уже признан слабым человеком, [хотя] раньше была надежда на то, что он смог бы исправить свои дела и отвоевать ее у пяти братьев, а главное, узнать их слабость, и он решил повести разговор так, чтобы открыть слабость пяти братьев и как можно разрушить их крепкое хозяйство с тем, чтобы оно не действовало так агитационно на население поселка.

Он накинулся на Л. В. Овечкину, стал доказывать, что руководительница кружка мадам Жорж получает слишком много и что как-то странно исчезает материя, которую отпускают кружку, и что то, что они готовят для кружков, например, костюмы для хора, совершенно отвратительно. Затем он сказал Мане, что ей выслушивать [все это] не к чему, если у нее хозяйство такое сильное, она, конечно, уйдет. Она сказала, что сильное-то сильное, но распорядительность дирекции весьма странная. Если они построили дома, то рядом с их пятью домами стоят деревянные склады и лежит нефть. Это доказывает не обилие ума пяти братьев, а слабоумие, и едва ли это служит примером для поселка. Да, она любит хозяйство, и это тоже дурной признак и не агитация для поселка, если она работает, а не сидит дома.

Вавилов почувствовал, что пять братьев побеждены или будут скоро побеждены. У него меньше поводов завидовать их жадности, и он рад обратить Маню на путь истины; но из ссоры выяснилось, что Маня учит это с той целью, что хочет работать на дому, и мадам Жорж перейдет работать к ней, и они двое только и мечтали замять дело. Л. В. Овечкина, она была хорошенькая, на него кричала. Он выпускает кулаков, а на нее, она не успела взять и дела в руки, как он кричит. Она будет жаловаться правлению или же уйдет из группы.

Вавилов понимал, что ему совершенно не к чему ссориться, но он понимал, что ему остановиться невозможно, и он с ней ссорился. Она ему выболтала про Маню, что та приходила прощаться, а не доработали они потому, что жадные братья; младший Осип — взял подряд с каким-то человеком, почтальоном Байдаковым, снимать крест за шестьсот рублей — и что Осип уже полез на крест.

Вавилова опять охватила эта жадность к людям — и он понимал, что и к Мане-то он лез и расспрашивал потому, что хотел получше прикрепиться к этому дому. Л. В. Овечкина ушла, хлопнув дверью, но он понял еще раньше, чем он смог вывести заключение из того, что сказала ему Маня, он уже понял, что не может [прикрепиться к этому дому], но у него остался еще Колесников, от поражения которого зависит многое; он преодолеет эту проклятую боязнь крови, которую он приобрел на войне, и эти постоянные сны, военные, и этих мерещущихся людей, лезущих на березы, оглядывающихся которым ожесточенные кавалеристы рубят ноги. Он должен победить Колесникова, а самое главное, он должен заставить мануфактуристов бежать вперед. Он шел и не мог не посмотреть на то, что делает в комнате правления Осип. Он стоял молодой, стройный и самоуверенный. Он слез и говорил, что прикрепил лестницу. Ему стали выдавать задаток — и Вавилову опять стало стыдно — и он почувствовал тот сладкий запах во рту, который он почувствовал тогда, когда ему сказали, что выдают братьям деньги.

Пицкус и Лясных сообщили ему, что кружок собран, и что они достаточно подготовлены к тому, что им скажет Вавилов, и что оба они и слушали и агитировали, а Лясных даже предполагает для борцов бассейн такой устроить для плавающих внизу, в церковных подвалах. Он этим очень заинтересовал боксеров, но самого проекта Вавилова они им не сообщали. Он будет говорить с ними завтра, перед кулачным боем, но еще утром Пицкус обновится, сообщит, что Кремль побьет Мануфактуры, дабы подготовить почву. Он явно лгал, так как у него ложь не выходила, что отношение к Вавилову чудесное, и что ходят слухи, что ему вынесут благодарность, и если понадобилась такая ложь, то, значит, дело плохо.

Л. В. Овечкина, может быть, из-за фамилии своей возбуждающей жалость, или потому, что он со многими рвал в эти тяжелые для него дни, но она неотступно была при нем. Он думал про нее всякие гадости, пока не заснул, — он понимал, что она теперь ему подставит большую ножку — он не видел возможности спастись от нее. Он ее по-настоящему боялся. Он поискал водки, но не нашел и забылся только под утро.

Глава шестьдесят девятая

Агафья видела и понимала насмешку судьбы, что ей суждено судить людей за любовные увлечения, и потому ее так мучило и потому она так не спешила давать свое решение, хотя Надежда ей и сказала:

— Не на Шурку же мне надеяться! Вся надежда на тебя.