Кремль 2222. Шереметьево

– Ладно, – кивнул Вячеслав. – В общем, сидите себе, отдыхайте. Можете погреть в костре консервы, если имеются. Если нету, выделим одну банку на двоих из наших запасов. Не обессудьте, больше ничем не поможем.

– Нормально все, – сказал я, снимая рюкзак и доставая из него припасы вместе с флягой, которую взял в качестве трофея, разгромив банду Скорняка. – Спирт будете?

– Вишь, Андрюха, Вячеслав же говорил – нормальные они, – подал голос третий сталкер, отрываясь от созерцания костра. – А ты не верил…

Общий стол – это всегда хорошо. Топит ледок недоверия, а спирт, принятый в меру, только способствует этому процессу. Когда же совместный ужин был окончен, Вячеслав потянулся к гитаре.

– Сбацаю-ка я нашу, севастопольскую, – сказал он, проводя по струнам татуированными пальцами. – Говорят, еще до Конца Света она была сложена. О море, которого больше нет…

И запел. Голос у него был густой, насыщенный, словно наэлектризованное небо перед грозой, готовой вот-вот разразиться над далекими волнами моря, которое тоже не пощадила Последняя Война человечества…

Черно-белое море отразилось в воде,
Черно-белые чайки парят над кормою,
И кричат морякам что-то там о судьбе,
Только птичий язык,
только птичий язык не понять, не дано нам.

Нам понятно одно – это наша судьба
Нас качает на волнах, словно мать в колыбели,
И к чему предсказанья – пустые слова,
Наша жизнь, наша смерть,
наша жизнь, наша смерть среди мачт
корабельных.

Это просто вода
Между небом и дном,
Это наша беда,
Наше вечное горе…
Почему же всегда,
Возвращаясь домой,
Вспоминает моряк,
вспоминает моряк это Черное море.

Он пел о далеком море, а я вспоминал о девушке с гитарой, которая осталась там, в разрушенном городе за непроницаемым энергетическим куполом. Нет, все-таки не зря проделал я столь далекий путь. Спасибо тебе, моряк из далекого Севастополя, за твою старую песню. Теперь я точно знал, что пробьюсь через любые стены, чтобы еще раз увидеть глаза цвета единственного в мире артефакта.

А моряк пел, и его песня плыла над землей, словно свежий ветер с далекого моря, что когда-нибудь непременно снова оживет – как и эта выжженная земля, которая должна, нет, просто обязана когда-нибудь возродиться. Ведь мы – выжили, а значит, и она обязана это сделать. Ну а мы, сталкеры, последим, чтобы какие-нибудь уроды снова не попытались сжечь наш дом, имя которому – планета Земля. Даже если ради этого придется пожертвовать собственной жизнью.

Мы уходим в поход на своем корабле
Прямо за горизонт, в неизвестные дали,
И хотелось бы, чтоб на родимой земле
Наши близкие нас,
наши близкие нас непременно дождались.

Вновь, целуя невест, покидаем свой кров,
Вновь уходим в туман, с злыми ветрами споря,
Наш единственный крест – это роза ветров,
Наш единственный бог,
наш единственный бог – это Черное море.
Наш единственный крест – это Роза Миров,
Наш единственный бог,
наш единственный бог – это Черное море.

Это ж просто вода
Между небом и дном,
Неживая вода,
Море горя и боли…
Даже если моряк
Не вернется домой,
Вряд ли вспомнит о нем,
Вряд ли вспомнит о нем
Это Черное море[14].

* * *

Утро выдалось промозглым. Дул холодный ветер. Накрапывал мелкий дождь, и его капли стекали по стене Купола, словно она была стеклянной.

Мы впятером стояли возле нее, и я понимал, что обманул и себя, и своих спутников. Ничего я не придумал. Моя «Бритва» не подавала признаков жизни – видать, разрядилась совсем, когда открывала проход между мирами. Сейчас это был обычный нож, явно не способный пробить стену сплошной энергии.

Вячеслав и его спутники тоже молчали. А чего говорить, и так все ясно. Не получилось – значит, придется искать другие способы. Может, пойти вдоль стены, что опоясала всю Москву по линии МКАД. Может, где и найдется вход…

А может, и не найдется.

Внезапно я почувствовал тепло под одеждой, в районе груди. Сильное тепло, практически жар. Еще немного, и кожа начнет обугливаться…

Я быстро расстегнул камуфляж…