Кредо Хилицера

Глаза были темными, как ночь, и сверкали не живым светом, а тусклым, как у зверя, потерявшего разум. В них таились не только злость и ярость, но и нечто более глубокое, более мрачное. В них я видел бездну страданий, отчаяния и глубокую тоску по утраченному человечеству. Это было лицо не монстра, а неудачного эксперимента, существа, вырванного из своего мира и брошенного в темные глубины нашего «лабиринта».

Сердце колотилось в груди, как дикий зверь, запертый в клетке. Я смотрел на минотавра, на его боль, на его тоску, и в моей душе родилось сочувствие, не к монстру, а к несчастному существу, потерявшему свой путь. Но у меня не было времени на раздумья. Я не мог позволить ему выйти из-под контроля. С резким движением я щелкнул пальцами, и в моей свободной руке появился призрачный клинок. Он был блестящим, как лед, и холодным, как смерть. Он был не просто ножом, а призрачной саблей, выкованной из духа павшего воина и покрыт дуновением смерти. Я невольно улыбнулся. В этом была моя сила, моя магия. Я не убивал без цели или ради удовольствия, а делал мир лучше, хоть и не без жертв.

И я бросился вперед, словно вихрь, устремленный к неизбежной смерти своего оппонента. Мое сердце стучало в такт моему бегу, а призрачный клинок дрожал в моей руке, словно живой, словно он чувствовал опасность и тоску минотавра.

Одно скупое движение по сочленению позвонков, и голова быка падает вниз, оставляя после себя идеально ровный разрез. Но не успел я переключиться на новых врагов, как ощущаю спиной что-то теплое, а затем меня со всей дури выкидывает из корабля ударной волной. Развернувшись в полёте, я уже замечаю, как по всему кораблю раздаются взрывы, и он следом за мной теряет высоту, но спустя миг всё же выравнивает своё положение.

(Спустя какое-то время в песках Мавритании)

Солнце палило нещадно, превращая пески Мавритании в раскалённую пустыню. Жар проникал вглубь костей, заставляя и без того измотанного меня двигаться медленнее, с каждым шагом всё тяжелее волоча за собой уставшие ноги. Взгляд блуждал по бескрайнему песчаному морю, где лишь изредка встречались одинокие кустики колючих растений, жалкие остатки былой растительности. Небо было выжженного цвета, словно его опалило огнём. Оно не имело ни единого облачка. Цвет его напоминал выцветшую охру.

В голове крутилась мысль: «Какая разница, Мавритания или другая страна, ведь везде здесь одна и та же Сахара — вечная, безжизненная пустыня?». Но в глубине души я знал, что это не так. Мавритания, со своей особенной атмосферой, своими неповторимыми барханами, с древними наскальными рисунками на скалах, с призрачными руинами забытых городов — была уникальна. И я, странник, жаждал узнать её тайны. Но не прямо сейчас, сейчас бы чашечку латте, да лазанью Мэй, а не какую-то там пустыню.

Вдали показалась группа бедуинов, вернее, их верблюды, силуэты которых выделялись на фоне красно-коричневого песка. Их караван, словно мираж, не спеша двигался по извилистым тропам, оставляя за собой следы в песках. Бедуины, одетые в просторные хлопковые лохмотья, защищающие от солнца, сидели верхом, их лицо было закрыто тёмными очками, защищая глаза от яркого света. Они были не просто путешественниками, а настоящими детьми пустыни. Они знали все её тайны и умели жить в согласии с её непредсказуемым характером. В этих людях я находил нотки спокойствия и умиротворения, словно они походя познали нирвану и дзен. Мне казалось, что их караван не просто двигается по пескам, а ведёт меня к новым неизведанным горизонтам, ну или хотя бы к оазису или какой другой цивилизации.

Солнце, словно раскалённый диск, висело над горизонтом, испепеляя всё вокруг своим жаром. Песок под ногами был настолько горячим, что я чувствовал, как жар проникает в саму душу, заставляя дышать чаще и глубоко. Ощущение было, как будто меня запекают в печи. Мой взгляд устремился к каравану, который неспешно двигался по пескам, словно мифический корабль, плывущий по морю из золотого песка.

Я подходил к каравану всё ближе, и вдруг один из бедуинов, который сидел на переднем верблюде, сделал резкое движение. Он снял с головы арафатку — белую ткань, защищавшую от солнца, и впервые позволил мне увидеть его лицо. Лицо загорелое, морщинистое, но в его глазах блестела озорная искорка, словно он увидел что-то необычное, что-то, что вызвало в нём интерес. Его глаза, цвета тёмного шоколада, были глубокими, как колодцы, в которых отражалась мудрость и тайны пустыни. Он смотрел на меня внимательно, словно пытаясь прочитать мою душу, понять, кто я и что ищу в этой безжалостной пустыне.

Внутри меня зародилось неуверенное желание заговорить, но как это сделать, когда мы говорим на разных языках? И в этот момент я вспомнил о своих способностях. Незаметно для всех я призвал в помощь магию. А следом я перешёл и на арабский, дабы не терять нить понимания между нами.

— Мир вам, добрые люди, а далеко ли отсюда хоть какой-нибудь город? — произнёс я, и мой голос, как казалось, звучал для бедуина на его родном языке.