Кредо Хилицера

Вездесущие гиды проводили экскурсии вокруг телебашни, рассказывая истории о ее строительстве, о ее красоте, о ее значении. Но их слова казались мне пустыми, словно шум ветра в пустыне. Я видел только ее могильный вид, ее бесчувственную величественность.

Она была символом этого города, как и все остальные пирамиды, мечети и лабиринты узких улочек. Каждая из них напоминала о былой славе, но теперь, отравленная духом нищеты и отчаяния, умирала в пыли.

Я приблизился к ней, и её размеры поразили меня. Она была выше любого здания, которое я когда-либо видел в Каире. Она казалась не просто высокой, а бесконечной, словно её верх терялся в туманной дымке, что вечно висит над столицей. Я ощутил холод её стального скелета, холод бесчувственной величины, холод смерти. В моем сердце зазвучала мелодия печали, мелодия не о красоте, а о гибели, о забвении, о безнадежности. Я понял, что эта телебашня — не что иное, как могила прошлого, и я оказался в ее тени. Но как же было приятно в этой тени.

Рядом со мной на потрескавшейся бетонной скамье лежал поляк. У него были русые волосы и фиолетовые глаза, которые смотрели на мир с безумием и безнадежностью. Он был одет в шорты, давно потерявшие свой цвет и форму. Его босые ноги были покрыты трещинами и царапинами, как дорожное полотно самого египта.

Он был как выброшенная на берег морская ракушка, потерявшая свой блеск, но сохранившая внутри себя тайну океана. Я смотрел на него, и мои собственные размышления о жизни и смерти казались мне еще более мрачными, еще более безнадежными.

Его русые волосы, некогда яркие и живые, сейчас были покрыты пылью и грязью, как будто он давно забыл, что такое ухоженный вид. А фиолетовые глаза, которые явно когда-то ярко горели, теперь смотрели на мир с тусклым отчаянием. Он был как призрак прошлого, словно его жизнь уже давно окончена, а он просто не заметил этого.

Я пытался разглядеть в его взгляде что-то, что могло бы рассказать мне о его жизни, но он был закрыт от мира, словно хотел спрятаться от всех и от всего. Он был один, как и я, только он давно примирился с этим одиночеством, а я все еще боролся с ним.

В его босых ногах, покрытых трещинами и царапинами, я увидел отражение своего пути. Это был путь человека, который давно потерял свою дорогу. И я понял, что он не одинок. Мы оба — две потерянные души, брошенные на милость судьбы, и мы оба ищем смысл своего существования.

— Я знаю, кто ты, американец, — прошептал он, приоткрыв один глаз, словно хищная кошка, притаившаяся в засаде. Голос его был глухим, пропитанным пылью и табаком, как голос призрака, который давно забыл, что такое жизнь.

Он смотрел на меня с нескрываемым цинизмом, словно всё на свете было для него просто игрой, в которой он уже давно проиграл. Его фиолетовые глаза, окруженные темными кругами, как будто от бессонницы или от пережитых страданий, были похожи на два осколка разбитого зеркала, в которых отражалась бездна его души.

— И раз ты здесь, то Мирко, по всей видимости, проиграл, — продолжил он, словно озвучивая мысли, которые давно гнездились в моей голове.

- Ты собираешься меня посадить или убить? — спросил он, и в его голосе не было ни страха, ни мольбы. Он был спокоен, как будто его жизнь уже давно ничего не значила.

Он сидел на краю потрескавшейся бетонной скамьи, прислонившись спиной к глухой стене заброшенного склада, который находился рядом с башней. Его шорты были в пыли и масле, а босые ноги покрывали трещины и царапины.

Я молча смотрел на него, не зная, что ответить. Он был прав. Я вглядывался в его фиолетовые глаза, те самые, что казались осколками разбитого зеркала, отражая хаос его души. Словно затуманенное стекло, они скрывали под собой глубину его мыслей, но я уже давно научился читать между строк.Он улыбнулся, но улыбка его была кривой, словно разорванная на половинки маска, которую он пытался носить. В ней не было радости, только отчаяние, как у человека, уже потерявшего все.

Я видел, как он неуверенно сучит ногой. Его шорты, изношенные и запачканные, сливались с серым бетоном стены, на которую он опирался. Он был как частица пыли, затерянная в бескрайней пустыне, забытая всем миром.

В его глазах, холодных и пустых, я увидел отражение страха. Страх не передо мной, не перед моей силой, а перед тем, что ждало его в будущем, перед неизбежной смертью, которая висела над ним, как дамоклов меч.

Он пытался скрыть свой страх. Он хотел показать, что не боится смерти, что он выше этого. Но его дрожащие руки, постоянные взгляды в сторону — всё это говорило о том, что он боится.

Я видел его насквозь. И я знал, что он боится.

— Все боятся смерти, — прошептал я, словно произнося древнюю истину, которую никто не мог оспорить. Эти слова звучали в тишине, отражаясь от бетонных стен, словно эхо прошлого.

В воздухе висел запах пыли, ржавчины и забытых вещей, как дух этого места. Каждая тень, брошенная рядом, казалась призраком, оторванным от реальности.