Краткое возвращение домой

Я угадал правильно: она стояла у телеграфного окошка и писала Бог весть какую ложь для своей матери. На ее лице отразились удивление и страх, когда она увидела меня, — коварство тоже. Соображать приходилось быстро: отделаться от меня не удастся, это она поняла. Я был чересчур сильно замешан в этой истории. Мы зорко следили друг за другом, лихорадочно размышляя.

— Брокау во Флориде, — сказал я через минуту.

— Очень любезно с твоей стороны проделать такое путешествие, чтобы сообщить мне это.

— Теперь, когда ты уже знаешь, наверное, нужно возвращаться в Колледж?

— Эдди, оставь меня в покое, прошу тебя, — ответила она.

— До Нью-Йорка мы поедем вместе; я тоже решил вернуться пораньше.

— Лучше бы тебе отстать от меня.

Она нахмурила свои прекрасные брови и стала похожа на своевольное животное, не желающее уступить. Затем, совершив над собой явное усилие, продемонстрировала веселую улыбку, призванную успокоить меня, но которая меня ничуть не убедила.

— Эдди, глупенький, не кажется ли тебе, что я достаточно взрослая, чтобы самой разобраться в своих делах?

Я не ответил.

Она добавила:

— Я должна найти одного человека, понимаешь? Мне всего лишь нужно увидеть его сегодня. У меня билет на поезд в пять часов. Если не веришь, посмотри в сумочке.

— Я тебе верю.

— Ты совсем не знаешь этого человека, и откровенно говоря… я считаю тебя дерзким и несносным.

— Я знаю этого человека.

И еще раз она не сдержала себя. Черты лица опять напряглись, и она произнесла с какой-то ухмылкой:

— Лучше бы тебе отстать от меня.

Я взял из рук Элен бланк и отправил объяснительную телеграмму ее матери. Затем посмотрел ей в глаза и сказал:

— Мы сядем на пятичасовой поезд вместе, и до его отхода я тебя не оставлю.

Я произнес эти слова с уверенностью, которая ободрила меня самого, думаю, и она поддалась ей. Во всяком случае, она уступила — по крайней мере, временно — и не сопротивляясь, направилась со мной к кассе, где я купил билет.

Когда я пытаюсь собрать воедино воспоминания об этом дне, в голове у меня нарастает какая-то путаница, словно память не желает восстанавливать события или сознание отказывается их воспринимать. Это было расплывчатое, мерцающее и мучительное утро. Мы долго петляли по городу на такси, прежде чем Элен выбрала универсальный магазин, где якобы собиралась сделать некоторые покупки. В магазине она пыталась потерять меня. В течение часа во мне жило ощущение, что кто-то следует за нами на такси. Я пробовал обнаружить его в зеркальце заднего обзора, но в нем я видел лишь лицо Элен, с напряженной, безрадостной улыбкой.

Все утро с озера дул резкий порывистый ветер, но когда мы отправились в Блэкстоун завтракать, пошел слабый снег, и мы довольно естественно принялись болтать о наших друзьях, о разных незначительных пустяках. И неожиданно ее тон изменился. Она стала серьезной и посмотрела мне в глаза с трогательным чистосердечием:

— Эдди, ты мой самый давний друг, — начала она, — и ты должен мне доверять. Если я тебе точно пообещаю, если я дам слово чести сесть с тобой в пять часов на поезд, согласишься ли ты оставить меня сейчас?

— Зачем?

— Ну, — неопределенно протянула она и слегка опустила голову. — Я полагаю, каждый из нас имеет право попрощаться…

— Ты хочешь попрощаться с этим?..

— Да, да, — подхватила она живо. — Дай мне несколько часов. Я обещаю встретиться с тобой в поезде.

— Ну что ж… думаю, за два часа ничего плохого не случится. Если ты в самом деле хочешь всего лишь попрощаться…

Я резко поднял голову и застал на ее лице выражение такого коварства, что вздрогнул от боли. Ее губы были поджаты, глаза сузились. На этом лице не осталось уже ни искренности, ни чистосердечия.

Мы поссорились. Ее доводы выглядели неубедительно, я был сдержан. Я не желал ни быть одураченным, ни поддаваться яростному приступу заразной болезни. Ей хотелось убедить меня, что в этом деле нет ничего плохого, но она была чересчур поглощена — чем, я не знаю, — чтобы придумать какую-нибудь более или менее правдоподобную историю. Она пыталась, прежде всего, выведать, что я об этом думаю, чтобы использовать с выгодой для себя. Вывалив тысячу внушающих доверия соображений, она жадно следила за мной в надежде, что я пущусь в проповеди и наставления, которые в конце концов признают, как обычно, ее правоту, и она обретет свободу. Я же решил брать ее на измор. Два или три раза она готова была заплакать — чего я, естественно, желал, — но каждый раз, спохватившись, сдерживалась. Иногда мне удавалось привлечь ее внимание — затем оно снова ускользало от меня.