Красотка печального образа

Кажется, это она так громко кричала? Или нет? Почему кричала, зачем кричала, ничего не помнилось. Руки, ноги, все тело онемело, а в голове странный восторженный звон.

С ума бы не сойти от всего, честное слово!..

– Эй, Шурочка, – слабый смешок ей прямо в ухо, и Толян громадным медведем заворочался рядом на кровати. – Ты чего так орала? Больно было или хорошо?

– Да иди ты! – выпалила она в сердцах, моментально застыдившись и своего неприличного поведения, и наготы своей неприличной.

Надо же! Белым днем лежит голышом поверх перины рядом с голым мужиком, который гладит ее по-хозяйски и рассматривает, пристроив свою тяжелую голову на ее плече.

– Толя, отпусти, мне надо встать! – потребовала она после трех неудавшихся попыток стряхнуть с себя его руки.

– Зачем? – удивился он вполне искренне. – Ты куда-то торопишься?

– Нет но… – торопиться и впрямь было некуда. – Но дверь не заперта. И там котлеты!

– Черт!

Он подскочил с кровати так, что та едва не перевернулась, Александра вообще скатилась прямо на пол. И заорала:

– Буйвол чертов! Все кости мне готов переломать!

Засмеялся и умчался абсолютно голым на кухню – спасать котлеты. А если сейчас вот дядя Коля войдет, что тогда будет?! И опять же ей нужно вставать и идти туда. И смотреть на него придется. И это на голого!

Ох, как все быстро! Как все стремительно, как все неподготовлено! Никакой романтики в этом мужичаке, ну совершенно никакой романтики.

– Ну и что? – ничуть не опечалился он, когда она попеняла ему. – Зато я надежный. И тебе же хорошо было, чего придираешься?

– С чего ты взял, что мне было хорошо?

Она подобралась к нему сзади, завела его руки назад и вдела их в рукава собственного махрового халата. Нечего голым по кухне метаться со сковородкой, отскребая подгоревшие котлеты. Неприлично, в конце концов!

– Хорошо, хорошо, не отвертишься, – самодовольно заявил Толян, безропотно позволив натянуть на себя халат. – Стонала так, что я чуть не оглох. А уж как кричала… Бедный твой дядя Коля, вот наслушался!

– Почему я должна все это слушать?! – Она почти задохнулась от возмущения и заехала ему под ребра.

Результата никакого. Буйвол, медведь, мужлан чертов. Пробей такого! Непробиваемый же, зато… Зато, утверждает, что надежный!

Она осторожно, словно пробуя собственное тело на прочность, присела к столу и принялась наблюдать за тем, как непробиваемый и надежный обдирает с котлет подгоревшую корку.

Обжигается, морщится, пальцы все сальные, а все равно сдирает. Для нее, говорит, старается. Хватается потом за полотенце, трясет руками, остужая, тут же лезет за тарелками, делит котлеты на двоих. Можно подумать, она способна съесть такую гору! Утверждает, что запросто смолотит…

Хлеб кромсает такими кусками, что ногу ими точно можно отшибить. И на это у него ответ готов про большой кусок, который рот радует. Куда-то снова лезет по шкафам. Чего ищет, если сам утверждал, что там мышь давно повесилась? Чего-то ищет…

А, перец! Любитель остренького, тоже еще…

С чайником по кухне забегал. Потешно так выглядит. Громадный, в женском халате, который на нем натянут, как на барабане кожа. Коленки волосатые торчат, ручищи, как лопаты. Чашки хватает, того и гляди раздавит, как скорлупу яичную, а это, между прочим, память от бабушки.

Мужлан, чего добавить!..

Александра вяло жевала хлебную корку и все думала и думала.

Похоже это или нет на идиллию? Ей всегда разве так виделось?! Нет, конечно же! Как ей виделось?..

Пускай не смокинг, но костюм приличный, обязательно рубашка и галстук. Уж никак не женский халат! Потом еще свечи можно. Да, обязательно свечи. И длинная белая роза – можно и красную, не принципиально – в высокой тонкой вазе. Ваза в центре стола, накрытого необыкновенной хрустящей скатертью. Приборы, столовое серебро – мельхиор допустимо – хрусталь. Шикарный изысканный ужин. И тонкие трепетные пальцы, схлестнувшиеся надо всем этим…

А вместо этого подгоревшие котлеты на двух тарелках. Горелки, правда, ободраны и сложены горкой на углу раковины. Хлеб огромными ломтями. Чай в щербатых чашках, оставшихся от бабушки.

Разве это идиллия? Наверное, нет, но…

Но почему так спокойно и ничего уже больше не хочется? Почему не хочется ни вазы, ни розы на длинной ножке, и серебро столовое кажется лишним? И с чего вдруг полумрак над накрахмаленной скатертью совершенно не обязателен. И пальцы, которые только что обдирали подгоревшие котлеты, нарезали хлеб, ставили чайник на огонь и разливали заварку по чашкам, не видятся грубыми. А раньше виделись только тонкие и трепетные, с непременной печаткой на безымянном пальце.

Все перемешалось, все перепуталось и в голове, и в чувствах. И не хочется уже больше ничего, кроме…

– Толь, а Толь, – вдруг позвала его Александра, с удовольствием глядя на то, как, не жуя, глотает он мамины котлеты. – Можно я тебя поцелую?

Тут же одним глотком он загнал котлету в желудок. Не церемонясь, вытер рот тем самым полотенцем, о которое не так давно вытирал промасленные пальцы. Тарелку в сторону. Ее рывком к себе на коленки. Снова обнял до хруста в ребрах. И все снова здорово!