В тюрьму он отправился почти в половине четвертого. Жара немного спала. Ее слегка умерил восточный ветер, принесший прохладу и ароматы леса. Обычно в такие моменты Лантье уже начинал предвкушать близость гражданской жизни. А тут его вдруг охватила преждевременная ностальгия по военной службе. Он подумал, что ему будет не хватать армии. Шествуя через город в перетянутой ремнем форме, которую он скоро перестанет носить, Лантье испытывал истинное наслаждение. Когда он свернул с улицы Дантона за угол, то внезапно оказался на залитой жарким солнцем площади, куда выходил фасад тюрьмы. Он едва не споткнулся о собаку, растянувшуюся поперек мостовой. Это был Вильгельм, пес, принадлежавший Морлаку. Он валялся на боку, свесив длинный язык чуть не до земли. Похоже, он совсем обессилел после того, как лаял дни и ночи напролет. Его воспаленные, запавшие глаза сверкали. Должно быть, пес изнемогал от жажды. Лантье направился к фонтанчику, расположенному в тени под тополем на углу площади. Ухватив за рычаг, он принялся качать. Заслышав журчание, пес с трудом поднялся и побрел к воде. Он жадно лакал, ловко помогая себе языком, а Лантье все качал, нажимая на скрипучий бронзовый рычаг.
Когда пес напился, следователь уселся на скамейку – тут же, возле фонтанчика, в тени. Он гадал, вернется ли Вильгельм на площадь и примется ли снова лаять. Но тот, против ожидания, встал перед скамейкой, вперившись взглядом в Лантье.
Вблизи пес выглядел плачевно. Он в самом деле напоминал бывалого вояку. Несколько шрамов на спине и боках свидетельствовали о том, что он был ранен – пулями или осколками снарядов. Раны, похоже, никто не лечил, так что шкура зажила сикось-накось, образовав уплотнения, темные бляшки и рубцы. Задняя лапа была искалечена, и когда Вильгельм сидел, ему приходилось отставлять ее чуть в сторону, чтобы не завалиться на бок. Лантье протянул руку, пес подошел поближе и позволил погладить себя. Голова у него оказалась шишковатая, будто на нее надета покореженная каска. На морде с правой стороны светло-розовая, лишенная шерсти кожа, результат сильного ожога. Но на побитой морде сверкали трогательные глаза. Пока Лантье гладил пса, тот не шелохнулся. Чувствовалась выучка: застыть на месте и держаться как можно тише, прежде чем поднять тревогу. Но его глаза сами по себе излучали все то, что другие собаки выражают с помощью хвоста, лап, поскуливая или катаясь по земле.
Лантье наблюдал за тем, как старая псина хмурит брови, слегка склоняя голову набок, таращит глаза, чтобы выразить удовольствие, или щурится, притворяясь, что ей грустно, чтобы сообщить человеческому существу о своих намерениях и желаниях. Эта мимика вместе с выразительным подергиванием холки позволяла Вильгельму проявить всю гамму чувств. Так он демонстрировал свои эмоции, но главное, отвечал на чувства других.
Сидя на скамье и шалея от жары, Лантье ощущал нахлынувшую на него огромную усталость. Четыре года, отданные боям за Родину, и еще два – охране порядка и власти, вынесению приговоров бедным парням, истощили его. Только что он тосковал по армейской жизни, а теперь скорее сожалел о той пустоте, которую она оставила в нем. Годится ли он еще на что-то…
Пес, верно, почуял его уныние. Подлез к Лантье и положил морду на его колено. Дышал он совсем редко. С болезненным хрипом.
Лантье продолжал его гладить. Рука нежно скользила по шее пса, чесала его за ушами, и тот от радости встряхивал головой.
У Лантье тоже был пес. Когда-то давно. Звали его Корган. Юг помнил, как подолгу гладил его на крыльце родительского дома в Перше. Это была породистая, холеная и упитанная собака, черно-белый английский пойнтер. Он питал к хозяину такую же привязанность, и Югу Лантье летом того года, когда ему исполнилось тринадцать, представился случай ее оценить.
В ту пору теплое время года семейство Лантье проводило в своем имении на берегу реки Юин, а к октябрю возвращалось в Париж. Только отцу нельзя было так надолго отлучаться из столицы. Он занимал крупный пост в банке на улице Лафит, поэтому в начале августа заступал на работу, а Юг вместе с матерью и двумя младшими сестрами оставался в имении.
Семья испытывала финансовые трудности, и в недалеком будущем родителям пришлось продать это унаследованное от дядюшки имение. А пока что от штата прислуги оставалась кухарка и старик-управляющий, ездивший за покупками на двуколке.
Однажды осенью к ним забрались воры. Когда стемнело, они попросту перебрались через каменную ограду, местами почти обрушившуюся. Это была банда из трех человек, они грабили в открытую, не боялись никого и ничего и никогда подолгу не задерживались на одном месте. Руководил ими высокий светловолосый детина со всклокоченной бородой.