Истошный крик послышался от шатра де Висконти, и красавица сестра бросилась к поединщикам, размахивая на бегу покрывалом. Барон было хотел перевести дух — если женщина бросает ткань между двумя воинами, то они обязаны прекратить поединок. А этот… Фон Блитц… Кажется специально ждёт его сестру… Неужели… Слабенькая надежда затеплилась в душе итальянца, уже понявшего, что его ждёт смерть… Надежда… Что он выживет, даже потеряв всё… А рыцарь улыбается, но почему то от его улыбки становится страшно… И Виолетта всё ближе, вот она уже заносит руку, чтобы бросить покрывало… Что-то обожгло живот, но драгоценная ткань уже лежит в пыли… Почему сестра так кричит, безобразно искривив рот и с ужасом глядит на него, прижав прекрасные руки к груди? Он же жив! Жив!!! Барон шагнул вперёд, навстречу Виолетте, и вдруг рухнул на землю, попытался подняться, ещё не поняв, что у него нет ничего ниже кожаного ремня, подпоясывающего доспехи… Отточенный булатный клинок слава просто перерубил его надвое. И тут пришла боль… Дикая, жестокая, невыносимая… И вид его стоящей второй половины на земле… И пульсирующие толчки в мгновенно обострившихся ощущения раны внизу, и камешки с песком врезавшиеся в голое мясо…
— А-а-а!!!
В рёве барона не было ничего человеческого, и слав отвернулся, сделав шаг к кричащей красавице, схватил её за покрывало, сдёрнул, показывая всем собравшимся е золотистые косы. Неслыханный позор! Просто невыносимый для любой знатной дамы! Теперь баронесса де Висконти навсегда опозорена и двери всех знатных домов закрыты перед ней… Затем закованная в сталь рука ухватила девушку за шею и швырнула на землю:
— На колени перед своим господином!
Но той было всё-равно — её единственный защитник и брат уже умирал: лужа крови из разрубленного пополам становились всё больше и больше, превращая пыль в бурую грязь. Она потянулась к Луиджи, но тут же закричала от боли. Та же рука, закованная в сталь, ухватила её за волосы, заплетённые в косы, и потащила к шатру, от которого уже спешили рыцари Храма…
…Слав швырнул бывшую баронессу одному из оруженосцев, выделенному ему на время поединка:
— В цепи, и к остальным рабам. А вы — займитесь приёмкой и описыванием имущества покойного.
— Да, господин…
Во взглядах воинов Храма читалось искреннее восхищение и уважение. Дар усмехнулся:
— На моей родине такому воину не доверили бы и сортиры чистить. А ещё — рыцарь…
И последнее слово произнёс с таким глумлением…
Глава 12
— Девочка, княже.
Повитуха вытерла пот со лба — роды были очень тяжёлые.
— Дочка?
Пожилая женщина молча кивнула.
— А…
— Нет её больше, княже. Ребёнок неправильно лежал, изорвалась вся. Словом…
Ратибора качнуло, и он вошёл в горницу. Вчера вечером, когда он принёс её наверх, посмотреть на небо, начались роды. Всё, что он успел, это вызвать повивальную бабку из Храма Маниту. Та взялась за дело, и сразу же побледнела, едва ощупала живот прерывисто дышащей роженицы, князь сразу понял, что что-то неладно, но повитуха сразу вытолкала мужчину прочь, велев принести как можно больше горячей воды, чистого полотна и пару женщин. Сутки Ратибор не отходил от светлицы, расхаживая возле толстого дверного полотна. Время от времени слышались крики, стоны, иногда дверь открывалась, и очередная помощница требовал ещё воды или тряпок. Тогда он пытался заглянуть внутрь — но видел одно и тоже: ходящий ходуном живот, запрокинутая голова, с зажатой между зубами деревянной ложкой… Ещё ни одна женщина на его памяти не рожала так долго, и холодок тревоги всё больше закрадывался в сердце воина… И вот…
— Я могу…
Повитуха вновь сухо кивнула — говорить она явно не желала… Ратибор вошёл внутрь и поразился — сколько крови! Целая груда полотна возле кровати, на которой лежала умершая, вся в крови. Потёки крови на самой кровати…И крохотное тельце, завёрнутое в пелёнки возле трупа матери.
— Почему…
Он мгновенно налился злобой — пусть людоедка, но она родила от слава! Сухая рука легла ему на плечо, повитуха еле дотянулась до него, затем буквально прошипела:
— Твоя ведьма умудрилась задушить ребёнка ещё в утробе, пока рожала! И не вздумай винить нас — Богами клянусь, что долг жизни для нас свят!
Долг жизни… Клятва, которую приносят те, кто посвящает себя Маниту-Сеятелю, дарующему жизнь всему живому на Земле… Для них причинить вред живому немыслимо… И гнев мгновенно утих, исчез, оставив после себя лишь пустоту и гнетущую ноющую боль. Женщина шагнула вперёд, взглянула в лицо князя:
— Немыслимое ты сотворил, Ратибор. Немыслимое и неслыханное. Будь это лет сто назад — гореть бы тебе на одном погребальном костре с ней и дочкой твоей. А сейчас — счастье твоё, что хранят тебя Боги наши… Как мог ты смешать чистую кровь светлого слава с чёрной рудой существа, лишь похожего на человека? Преступлению твоему нет прощения.
Князь снова начал наполняться гневом:
— Уж не ты ли судить меня станешь?
Женщина всмотрелась в его лицо, потом отступила на шаг, твёрдо ответила: