Краш-тест

- Я этот… как его? Который двумя руками.

- Амбидекстер? Круто.

- Что-то у меня слова вылетают из памяти, - пожаловалась я. – Уже второе не могу вспомнить.

- Ничего, это пройдет. Правда, двумя руками все можете? И писать?

- Могу. Писать плохо. Если по-обычному. Только зеркально, двумя руками одновременно, в две стороны.

- Офигеть! Вот бы мне две руки одновременно пригодились. Чтобы одинаково хорошо работали.

За занавеску проскользнула медсестра Света со снимком. Максим встал, приложил его к висящему на стене экрану с подсветкой, рассмотрел.

- Ну вот, все не так уж и страшно. Все, Нина Львовна, побежал я ручки мыть, скоро увидимся.

- Ну разве не душка? – спросила Света, когда Максим ушел.

Я только вздохнула. Как-то было не до душки Максима, больше волновало, что там с Германом и с водителем черной машины. Но тут мне принесли подписать еще какую-то бумагу насчет наркоза и повезли наконец в операционную.

Я ожидала увидеть большой зал, как в медицинских сериалах, но оказалась в совсем небольшой комнате. Стол, хирургическая лампа, название которой тоже вылетело из головы, мониторы, всякая аппаратура довольно устрашающего вида. Девочки-медсестры ловко перегрузили меня с каталки, руку вытянули на боковую приставку.

Максим, уже в маске, открыл дверь плечом и влетел в операционную, держа руки на весу. Сестра надела на него перчатки, завязала сзади халат.

- Ну что, Нина Львовна, - подмигнул он мне, подходя к столу. – Помните, как летёха сказал? Погнали. Не бойтесь, все будет хоккей. Еще не одну машину ушатаете.

По вене левой руки побежал жидкий огонь, и я провалилась в горячую мягкую темноту.

Таких ярких цветов мне видеть еще не приходилось – лиловый, изумрудный, желтый. Я купалась в разноцветных волнах, взлетала над ними, парила в воздухе – густом, как кисель. Из волн отвесно поднималась винтовая лестница и уходила под темный купол, где-то в бесконечности накрывающий волшебное море. Если подняться по ступенькам до самого верха – можно выбраться на крышу, увидеть небо и солнце.

Когда яркие волны скрылись далеко внизу, я вдруг вспомнила, что могу летать. Оттолкнулась от ступеньки и взмыла вверх – только темнота вокруг и смутные очертания лестницы рядом. Мне показалось, что уже виден купол и крошечное отверстие в нем - светящаяся точка, но вдруг тело стало тяжелым – с каждой секундой все тяжелее. Я падала и падала – так же бесконечно долго, как до этого поднималась вверх. Волны, в которых я резвилась, как дельфин, превратились в пламя. Красные, желтые, белые, голубые языки поднимались над поверхностью этого огненного моря чудовищными протуберанцами, принимая формы безобразных монстров. Я уже чувствовала обжигающий жар и изо всех пыталась снова взлететь, подняться вверх, но не могла.

Чья-то невидимая рука подхватила меня, когда пламя уже почти касалось ног. Пространство и время сжались, как скомканная обертка от мороженого. Я обнаружила себя сидящей на стуле в абсолютно пустой комнате. Стены с ободранными клочьями обоев и пожелтевшими газетами под ними. Щелястый дощатый пол, крашенный суриком. Такого же отвратительного цвета закрытая дверь. За спиной – окно, а за окном – серый, тусклый, бессолнечный день, с трудом разгоняющий темноту в комнате.

А еще за спиной кто-то был. Я чувствовала чье-то неподвижное, но живое присутствие. Хотела обернуться, но не могла даже рукой шевельнуть. Тело было таким же каменным, тяжелым, как и во время падения в огненное море.

- Где я? – с трудом мне удалось разлепить губы.

- Нигде, - ответил мертвенный, леденящий до самых печенок голос.

От этого чудовищного голоса мне стало так жутко, что я дернулась изо всех сил. В ослепительной вспышке, ударившей по глазам, промелькнул черный мужской силуэт. Когда я снова открыла глаза, вокруг все изменилось.

Я лежала на кровати в трехместной палате. С рукой по локоть в гипсе, только кончики пальцев наружу. Рядом на стуле сидела мама и читала газету.

= 3.

- Ну слава богу! – она положила газету на тумбочку и поцеловала меня в лоб. – Как ты?

- Не знаю, - прошлепала я пересохшими губами. – Пить хочу.

- На, пей, - она налила в кружку воды из бутылки и поднесла мне ко рту. – И давай я тебе рубашку надену.

Я села на кровати, пережидая очередной приступ головокружения. Вдохнуть глубоко не получалось – на ребрах под грудью была тугая повязка. Я осторожно огляделась по сторонам.

На кровати у окна лежала женщина лет сорока с ногой на вытяжке. Вторая кровать была пуста, но, судя по скомканному одеялу и заваленной всяким хламом тумбочке рядом, обитаема. Мне досталось место у самой двери.

Из большой спортивной сумки, которая валялась у нас дома на антресолях, мама достала ночную рубашку с коротким рукавом, халат, носки и трусы. Я держала загипсованную руку на весу, а мама натягивала все это на меня.

- Что с Германом? – спросила я, осторожно укладываясь на спину и пристраивая руку так, чтобы она не касалась бока.

- Ничего с твоим Германом, - сердито буркнула мама. – В ГАИ сидел все это время, оформлял аварию. Недавно освободился, уже едет. Если пустят, конечно, тут только до восьми можно.