Красавица и генералы

Правда, во время перевозки случилось происшествие: когда переехали железные пути, со стороны станции выскочили двое мастеровых и стали заворачивать подводы на станцию, чтобы реквизировать уголь. Родион Герасимович хотел поговорить с ними добром, сказал, что кругом полно угля, пусть отстанут. Но мастеровые не отставали, обещали заплатить, как положено, только пусть уступит этот уголь, он нужен для паровоза.

Родион Герасимович выслушал их, посочувствовал, что паровоз нечем топить, однако впереди была зима и следовало заботиться о себе.

Один из мастеровых, худой, с вороватыми цыганистыми глазами, принялся хватать за вожжи.

- Ну ребята, ну не надо, прошу вас, - сказал Родион Герасимович по-человечески. - Пропустите.

- Не надо! - просила и Павла. Виктор же молчал.

- Заворачивай! - крикнул мастеровой. - Кому велено, старый хрен!

Родион Герасимович отступил назад и хлестнул его кнутом по голове. Мастеровой взвизгнул, схватился за глаза и зашатался.

Родион Герасимович замахнулся и на второго, но бить не стал, подождал, что тот будет делать.

- У, зверюга! - вымолвил второй, отступая. - Убиваешь за кусок угля?

- Забирай своего варнака и убирайтесь, - посоветовал старик. - Я вас не трогал. Сами!

Мастеровой подошел к стонущему товарищу, отвел его руку от окровавленного лица и тоном, полным злой горечи, произнес:

- За что? Мы везем коксующийся для "Провиданса". Могли бы взять, да нельзя, нужен для обороны... Дай что-нибудь перевязать.

- Э, я вас не звал! - крикнул Родион Герасимович и хлестнул лошадей. Пошли!

Павла и Виктор сунулись было к раненому, но старик страшно выпучил глаза и, трясясь, заорал:

- Куда?! Назад!

Всю дорогу до хутора он торопился, боялся погони, оглядывался. Знал, что его наверняка не пощадят. А Витьку? Может, и Витьку не пощадят. Народ жестокий, так и норовит на чужое замахнуться, будь то вещь или жизнь.

Приехав на хутор, выгрузили уголь в сарай. Виктор все молчал, не пытался ни оправдать, ни осудить.

Павла нагрела воды и направила его мыться.

- Потом, - ответил Виктор и продолжал шуровать лопатой.

- Иди, тут без тебя управятся, - сказал Родион Герасимович.

- Потом, - повторил внук сквозь зубы.

- Ты чего носом крутишь? Я должен им отдать, а холода наступят околевать? Шли они чужие бороды драть, а остались без своей. Так им и надо!

- Мне перед пленными стыдно, - сказал Виктор. - Мы, русские, такие...

- Как все! - отрезал Родион Герасимович. - Турок я иль русский, я обязан защищать свое добро. Не будем защищать - сгинем.

Ему надо было вдолбить эту мысль внуку, чтобы тот постиг вечный закон, на который все обречены, если хотят жить. Он понимал, как в неопытной голове идет сравнение хуторской милой заботы и оборонной, державной, о чем кричал второй мастеровой, и, может быть, даже думается о снарядах, не поданных на позиции из-за старого деда. Но держава здесь ни при чем! Это байки для легковерных. Если держава будет отнимать у него больше, чем он может дать, она тоже сгинет.

4

В конце февраля семнадцатого года от Макария пришло письмо, написанное чужим человеком. Макарий сообщал, что контужен и ослеп, находится в Москве в госпитале, и просился домой.

Надо было ехать. Родион Герасимович и Хведоровна вызвали из поселка бывшую сноху с мужем. Наступил вечер, солнце уже село, и в курене зажгли керосиновую лампу.

Родион Герасимович находился в курятнике, где подтапливал печь. Стояли последние, должно быть, морозы, и было бы не по-хозяйски накануне тепла простудить птиц. Он подбросил угля, прикрыл устье и стал слушать потрескивание огня и наблюдать в щелку.

Макарий, сколько ты помучился! И ранило, и разбивался, а вот и ослеп. Что с тобой, слепым, делать?

Дед незаметно перешел на упреки, как будто Макарий был малолеток и нашкодил.

Хведоровна молилась за ослепшего внука, и ее звонкий сварливый голос звучал у Родиона Герасимовича в голове: "... не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке..."

Родион Герасимович вспомнил себя молодым и подумал, глядя на огонь: "Все кончается". Ему было жаль молодости, быстро превратившейся в этот курятник, в старуху Хведоровну, в сумерки.

Он зашептал молитву, потом вышел на баз и посмотрел на небо. Уже горела Вечерняя звезда, а за горизонтом поднимались багровые отсветы печей "Униона". Родион Герасимович представил закономерность жизни, которой все следовали, начиная с него, когда уходили от предназначенной судьбы. И он ушел от матери и отца и, оторвавшись от родного корня, расплачивался за свободу, пролив кровь, проломив голову сопернику-артельщику. Только создал это хозяйство, как стал отрываться сын; Сашка не побоялся ни подземного черта, ни ученой жены, надеялся, что под ногами прочная опора, хутор Родиона Герасимовича. Потом улетел Макарий. На очереди последний слеток... А Господь сверху глядит и говорит себе: все кончается, все повторяется.

Наконец-то приехали Анна с Москалем и Виктором и стали совещаться, кому отправляться за несчастным.