Красавица и генералы

- Я эту сказку слыхал! - ответил Макарий - А разве немец не пахарь? У него урожаи больше, и работать он умеет... А наши? Чем гордятся? Кто большее свинство учинит!

Священник сцепил руки на животе, смотрел на заходящее солнце. Его лобастая голова с густыми волосами была поднята, глаза прищурены, на сером подряснике сиял наперсный крест.

- Здесь лежит убиенный воин, а мы о нем не желаем вспоминать, - сказал он. - Наши сердца уже закрылись для милосердия? Кто они? Хуже немцев, хуже австрияков... Какой народ ни возьми, мы готовы уступить ему, будто мы на самом деле хуже. Вот и вы, Игнатенков, не хотите увидеть, какой свет исходит от этой забытой могилки! А ведь воин жизнь отдал, спасал другого человека. В этом поступке вся наша русская трагедия и оправдание России.

- Но тогда мы погибнем, - возразил Макарий. - Мелькнем как падающая звезда и сгорим.

- Вы сгорите, а народ русский - навряд ли.

- Лучшие погибают первыми. Например, Нестеров. Но тысячи феоктистовых живут припеваючи.

- Война, сын мой... На войне не будешь гамлетианствовать, ибо солдата надо накормить, пусть даже обыватель будет обижен. Однако наш Феоктистов далеко не злодей. Это лукавый мужик, который и черта попробует перехитрить. Он в слово свое верит. Иное слово, говорит, и страха страшней.

Макарий тоже знал про обращение Феоктистова с местным населением. "Зачем бить? - рассказывал фуражир. - Жалко их бить. Вошел в избу - завыли бабы, головой бьются. Да вы что, злыдни нечистые, вы думаете, я грабить пришел? Нету так нету. Я только крестиком дом помечу, где для русского солдата хлеба нет. Пущай знает начальство. Сразу, ваше благородие, обмякли. В зубы хлеб так и тычут. И денег брать не схотели".

- Мы не погибнем, - снова произнес отец Киприан. - Конечно, война дрянное дело, разные грехи взваливает на нас и самый тяжкий грех убийство... Твердо верю, что пусть даже все наше воинство погубит здесь свою душу, зато через десять или двадцать лет в народе залечится сия рана. Поэтому не печальтесь, Макарий Александрович. Не вы, так дети ваши... что в общем одно и то же.

И отец Киприан, почувствовав внезапное доверие, поделился с Макарием своей горечью.

- Приказало мне начальство явиться исповедовать солдата, присужденного к смертной казни, - начал рассказывать священник. - Это было тяжкое мне испытание. Война, убивают тысячами, а тут я должен участвовать в подготовке к убиению нашего воина. Напал он на жителя с целью грабежа. А тот с вооружением был, сопротивлялся. Солдатик сгоряча и пырнул штыком, житель назавтра скончался.

Священник замолчал, опустил глаза к могиле. Со стороны летного поля послышался треск - в мастерских проверяли мотор на "ньюпоре" Макария.

- Вошел я к солдату, - продолжал он. - А он совсем человек молодой, действительной службы. И на злодея не похож. Руки ко мне протягивает. Кругом, говорит, виноват. Плачет. Ну совершил я духовную требу. Собрался возвращаться. Нет, велят мне в епитрахили с крестом идти впереди несчастного... Пришли мы в поле. Рота солдат стоит. Много офицеров. Вырыта среди поля могила, а спереди могилы стоит столб... Подвели солдата к столбу. Увидел он яму, где лежать ему суждено, и еще горше заплакал... Вышел комендант, прочитал приговор... Плачет солдатик, не может остановиться. Упал на колени, поклонился миру. Просит прощения: виноват, кругом виноват. Крестное целование принял... Подошел я к нему, а у меня руки трясутся, глаза не могут смотреть..."Благословен Господь на небесах. Тело твое виновно, а душа праведная есть..."

Треск работающего мотора дошел до завывания: карбюратор и сектор газа работали исправно.

Священник поглядел на прислушивающегося Макария, спросил :

- Вы меня слушаете?

- Слушаю, - ответил Макарий.

- Я вам про ужасы... Не удивляйтесь. Было в этой казни что-то фальшивое. Ее совершили в назидание другим, чтобы страхом остановить грабежи. Думаю, все казни фальшивые... Увидел солдатик, что я чуть на ногах держусь, перестал плакать и говорит: "Зачем меня убиваете? Лучше пошлите в бой, отечеству польза". Привязали его к столбу, веревкой тело перетянули. Потом глаза повязкой завязали. Офицер скомандовал роте... И как выпалили все тело в кашу превратилось. Брызнула кровь саженей на пять кругом... Вот сию минуту был человек и уже нету. С той минуты я знаю, Игнатенков, что все мы обречены. Нас может спасти только то, что в глубине народной нравственности. Вы понимаете меня?

Макарий понимал. То, что казаки и солдаты забирали у местных, как говорилось, "за на кулак погляденье", и это разлагало армию? Но они будут забирать, ибо это для них развлечение, и никакими казнями их не остановишь.

А душа? Какая на войне душа? Когда бьют дальнобойные "берты" и "чемоданы" летят по воздуху, звеня и шелестя, будто трамвай, люди теряют разум. В секундах воздушного боя не успеваешь думать. Думают нижние чины, у них есть время.

7