Красавица и генералы

Бог ведает, что разглядел Макарий. Москаль этого не сказал, ушел вместе с парнем, оставив всех размышлять над его словами.

- Кого ты к нам привела? - спросила у Анны Дионисовны Хведоровна. - Не будет нам ладу с Москалем!

7

Нина остановилась на самом краю. Еще бы шаг - призналась бы Макарию, чтобы переложить на него тяжесть. Но выдержал бы он? Понял бы, что жертвовала собой, спасая почти свое дитя, то есть свое дело? Когда мать спасает дитя - это подвиг. Когда воин спасает отечество - это подвиг. А кто установил запрет на то, что совершила она, на свободу отдать себя? Ведь запрет условен, она отбросила его. И мучается!

Макарий провожал ее, ни о чем не расспрашивал. Она сказала, что поедет в Харьков, правда, совсем мало надежды на удачу, ибо она не входит ни в какую компанию или общество и никто за нее не похлопочет. Такие, как она, называется аутсайдеры.

- Не надо ехать! - с горечью произнес он. - Я боюсь за тебя.

- Ничего со мной не случится, - сказала она.

Его жалость была неприятна, подчеркивала ее внутреннюю пустоту, бессмысленность жертвы и неотмщенность.

- Наверное, тебе трудно, - предположил Макарий. - Люди так устроены, что не выносят независимых одиночек.

- Зачем ты бреешься? - вдруг спросила Нина. - Порезался... Легче отпустить бороду.

Ее слова прозвучали как предложение не лезть в душу, но она не собиралась этого говорить, а только подумала об этом.

- Ты больше не приезжай, - сказал Макарий. - Здесь тоже рушится... Твою шахту подбили, и нас не миновало... Я тебя ни в чем не виню. Ты борешься, как можешь... Я ни с кем бороться не могу. Лечу с сухими баками...

"Он знает!" - подумала Нина, и ей захотелось убежать в эту маленькую калитку в углу сада, ведущую в балку.

- Прощай, Макарий, - сказала она. - Твои подозрения ни к чему. Я перед тобой не виновата.

Он улыбнулся, потрогал порез на подбородке. Под криво обрезанными ногтями темнела грязь.

"Никому не нужен, - подумала Нина. - Обуза. Увечный воин, которого надо кормить до смерти... Правильно: я ни в чем не виновата, пусть знает!" Это было прощальное милосердие падшей корыстной капиталистки, некогда славной легкой Нины Ларионовой. "Что я еще могу?" - мелькнуло у нее.

И все.

То, что было потом, - агония. В Харькове она унижалась, умоляла, была готова повторить любовную игру, но только не до, а после. Ничего не вышло. Ей дали понять, что неприлично не верить людям, торговаться. "Надо спасать Россию!" - услышала Нина призыв, которым заманивали ее в постель.

Глава шестая

1

Макарий вылетел из обычной жизни навсегда и стал обузой - это было всем ясно. Старики не трогали внука, не лезли в душу. После возвращения из Москвы Родион Герасимович занимался хозяйством. Пахота и сев отнимали все его силы. Ему помогали два пленных австрийца, Зигфрид и Гуно, за них он платил в казну по три рубля. Втроем они вспахали четырехлемешным буккером с прицепленной к нему разбросной сеялкой почти двадцать десятин.

От Макария вряд ли там была бы какая-нибудь польза, он оставался на хуторе, где Хведоровна и Павла сажали огород и бахчу.

Он слышал их разговоры о луке и огурцах, до него доносился сырой запах разогретой земли. На базу резвились телята, кудахтали куры, жужжали и затихали мухи. Макарий уносился в свой авиаотряд, вспоминал то одно, то другое. Вспоминалась утренняя служба, знакомые звуки песнопения "Кресту твоему поклоняемся, владыка", всплывала картина ночного костра, темные фигуры солдат, подходила к крыльцу темноглазая пятнадцатилетняя девушка, предлагала свести с подругой... Повторялось прожитое без всякого порядка, как будто что-то выпрыгивало и освещало во тьме... Вот первый раз поднимается в воздух, внизу гатчинские сосны, страх охватывает его, как над пропастью, и он вцепляется за стойку и ручку управления...

- Не журысь, Макар! - окликала Хведоровна. - Пошли воды поднесешь. - И вела его к колодцу.

Сладковато цвели белые акации вдоль забора, охраняющие сад от суховеев и заморозков.

Он относил ведра в курень, снова оставался один, прислушиваясь к звукам, солнечным лучам и воспоминаниям. Впереди ничего не было, и думать об этом было тяжко.

Анна Дионисовна договорилась с поселковым сапожником Левко, чтобы тот взял Макария в учение; получится или не получится - Бог ведает, но пора было что-то делать. Макарий покорно согласился, и его отвезли в поселок. У Левко он проработал три дня, шил из кожи чирики. Получалось криво. Левко злился. Москаль отвез его обратно на хутор, где их встретили тягостным молчанием.

Однажды вечером Макарий прислушался к отрывочным немецким фразам, долетающим с база, и почему-то вспомнил, как Рихтер ругал извращенность немцев за то, что в какой-то сказке ундина превращается в ночной горшок, и усмехнулся. Тогда он возразил: а в наших сказках привязывают мачеху к хвосту бешеного жеребца и размыкивается ее белое тело по яругам..."Шикардос! услышал он знакомый голос. - Чем война хороша? Сестричками? Тем, что думать не надо. Делай, что скажут, и никаких гвоздей".

Макарий стал негромко напевать:

Что ж, братцы, затянемте песню,

Забудем лихую беду.