Краса гарема

Само собой, меня эти слухи очень заинтриговали. Я попытался подступить к Порфирию и Николаю с разговорами, однако они молчали, словно воды набрали в рот, и косились на меня, чужака приезжего, неприязненно. Тогда я вспомнил свое картежное прошлое, от коего, слава те господи, – тут Свейский истово перекрестился, – был начисто отвращен моей милой Анютою, и решился пойти ва-банк. Терять мне нечего, дело свое при Ниле Нилыче я вижу проигранным, а потому ни серьезной ссоры, ни даже полной войны с ним не опасаюсь. Оттого с помощью кучера моего Ивана, человека, мне стойко преданного, и Данилы, который тоже вступил под мои знамена, чая, в случае возвращения барыни, жениться на Настасье, мы среди ночи похитили Порфирия, которого выманили из дому под пустым предлогом. Связав лакея, мы завезли его на Дохлое болото – а надобно вам сказать, господа, что оно претопкое и попавшим в его трясину надежд не оставляет, потому и прозвано столь безнадежно, – и накрепко притачали там к покляпой березе, предложив на выбор две смерти. Либо медленную и мучительную, от укусов болотных комаров, которые ночами свирепствуют нещадно, вдобавок сюда же могут местные медведи прибрести и поживиться беззащитным человеком, либо скорую, но не менее страшную, в болотной трясине. Чтобы избежать лютой кончины, он должен был поведать мне о кознях управляющего. Разумеется, на сие свирепство я идти не собирался, рассчитывая только порядочно запугать этого бедолагу, чтобы получить от него нужные сведения.

– Отчаянный вы человек, Свейский! – почти с ужасом пробормотал Казанцев, вглядываясь в его физиономию, которая прежде казалась ему такой невинною. – Да ведь если Порфирий донесет на вас Порошину, ваша репутация навеки будет загублена, вы прослывете разбойником и грабителем!

– Видимо, не зря мой покойный кузен Сережа Проказов, царство ему небесное, считал меня круглым дураком, ни на что путное не способным, – добродушно улыбнулся Петр Васильевич, – коли и все прочие за такого же меня принимают, кроме обожаемой моей Анюточки, которая поверила в меня с первой секунды нашей невероятной, незабываемой встречи[16]. Не тревожьтесь, мой дорогой Александр Петрович, я сделал вид, что уехал из Любавинова восвояси, даже день выждал в лесочке, дабы в моем отсутствии никто не усомнился. Кроме того, наши разбойничьи рожи при нападении на Порфирия были надежно прикрыты, а голоса изменены самым неузнаваемым и пугающим образом. И на лакея наш, по-старинному выражаясь, машкерад произвел требуемое впечатление! Чая лишь спасения от смерти, он поведал, что Нил Нилыч Порошин месяц тому назад, в прошлый свой визит в уездный город, который находится на середине пути между Москвой и N, познакомился за карточным столом с человеком, представившимся ремонтером Сермяжным.

– Вот как странно, – поднял брови Казанцев. – Да ведь и мы с вами, Охотников, в то же время с Сермяжным познакомились, и тоже в том же самом уездном городке, и тоже за карточным столом… Вы тогда еще блистательно обчистили мнимого ремонтера нашего, а он все же продолжал набиваться вам в приятели…

– Он хотел втереться ко мне в доверие, сие теперь совершенно понятно, – нетерпеливо отмахнулся Охотников. – Только никак не пойму, каким образом это с похищением двух дам увязывается. Но продолжай, Петр Васильевич, умоляю.

– Вот-вот! – вскричал Свейский. – Нил Нилыч Порошин тоже заметил, что Сермяжный набивался вам в приятели и сильно вами интересовался. Он выспрашивал у окружающих самые интимные подробности вашей жизни, однако таковых ему никто поведать не мог, ведь в том городе вас никто не знает, вы там были всего лишь проездом. Более же всего волновало ремонтера, не имеется ли у вас дамы сердца или амурной связи. За то, чтобы ему рассказали об этом, Сермяжный даже деньги предлагал, и немалые!

– Да что за глупости? – усмехнулся Казанцев, знавший репутацию друга. – Стоило ли тащиться в такую даль, чтобы отыскать компрометирующие вас обстоятельства, когда можно было поехать в Москву или Санкт-Петербург и постучаться в двери первого же попавшегося maison de joie…[17]