Краса гарема

– Она не соглашается одеваться и хочет видеть свою подругу, – обвиняющим тоном проговорила Жаклин. – Какую-то Наташу Сосновскую.

– Какую подругу?! Какую Наташу?! – изумилась Айше столь артистично, что, кабы Марья Романовна была вовсе не Марья Романовна, она вообще могла бы усомниться в том, что Наташа Сосновская когда-то существовала на этом белом свете. Но Маша твердо знала противоположное, а оттого, резво вскочив с дивана, ответила весьма вызывающе:

– Сами знаете какую. Которую вы похитили вместе со мной и горничной нашей, Лушенькой!

Айше еще выше приподняла свои тяжелые, очень черные, сросшиеся у переносицы брови и принялась велеречиво утверждать, что Наташа осталась в доме своего отца, что только одна прекрасная Мари удостоилась счастья привлечь внимание господина – словом, снова и снова, на разные лады, начала повторять то, что Маша уже слышала от Жаклин и что ей порядком надоело. Не желая вступать в бессмысленный спор, Марья Романовна решила манкировать пустую болтовню и вновь села на оттоманку, приняв самый отсутствующий вид и словно невзначай поигрывая заветным зеркальцем.

Айше говорила, говорила – да вдруг умолкла на полуслове. Воцарилось странное, напряженное молчание. Марья Романовна не выдержала, вскинула глаза на своих тюремщиц (а как же их еще называть, коли она – пленница, узница?!) – и увидела, что взгляд Айше напряженно устремлен на зеркальце в ее руках.

Итак, турчанка все поняла. Поняла, каким же это образом Марья Романовна догадалась, что ее несчастная подруга здесь. И сообразила, видимо, что Машу не разубедить. Провалились они, похитители. Придется признать это и пойти на уступки, деваться некуда!

– Ну хорошо, – сказала Айше с внезапностью, ошеломившей Жаклин, напомаженный ротик которой даже приоткрылся от изумления. – Ты угадала. Подруга твоя здесь. Хочешь встретиться с ней?

– Разумеется! – воскликнула Марья Романовна.

– Тогда изволь одеться. Нечего сидеть в таком неприглядном виде, когда ты вот-вот предстанешь пред взором господина.

– O, Mon Dieи! – всплеснула руками Жаклин, доказав этим восклицанием, что в ней все же еще жива европейская женщина. – Господин явится навестить нас?! Он проведет ночь в доме? Он… смею ли я надеяться, что он позовет нынче на ложе… кого-то из нас?

Эти слова «кого-то из нас» прозвучали так выразительно, словно Жаклин произнесла: «меня».

Однако Айше довольно пренебрежительно усмехнулась в ответ:

– Конечно, позовет. Но не просто так. Он решил устроить выбор по всем правилам. Мне велено собрать всех женщин гарема, в том числе новых красавиц. Все предстанут перед лицом господина, чтобы на эту ночь он мог выбрать себе самую прекрасную и соблазнительную – ту, что развеет его тягостные мысли и заставит забыть о том, что мир сей далек от совершенства.

Точеное личико Жаклин вспыхнуло от досады. Легко можно было угадать, о чем она подумала: «Какой еще выбор надобно устраивать?! Ведь есть я! Кто ему еще нужен?!» И опять на лице Айше мелькнула та же мгновенная пренебрежительная усмешка, и Марья Романовна решила, что турчанка, пожалуй, терпеть не может француженку, даром что та не надышится на их обожаемого господина.

– Итак, мы договорились? – спросила Айше, вновь устремляя на Машу тяжелый, давящий взор своих черных, непроглядных глаз. – Ты увидишь подругу, но только в том случае, если наденешь все это. – И она кивнула на ворох роскошных тряпок, вынутых Жаклин из сундуков. – Откажешься сейчас – забудь о ней навсегда, даже если потом переменишь свое решение.

Марья Романовна посмотрела в черные недобрые глаза и решила, что упорствовать долее неразумно. Можно потерять и достигнутое. Майор Любавинов, царство ему небесное, рассказывая о своих воинских делах, не раз говорил, что в некоторых ситуациях ломить в атаку очертя голову бывает неразумно, надобно закрепиться на занятых позициях. Сейчас, по Машиному пониманию, настал как раз такой случай. Потому она неохотно совлекла с себя покрывало и позволила умелым рукам Айше облачить себя во все эти гемлеки, энтери, тальпоки et cetera, et cetera…

Потом Марье Романовне велели встать перед зеркалом – конечно, не перед Наташиным маленьким зеркальцем (оно исчезло в складках одеяния Айше, словно турчанке было тошно даже вспоминать о своем промахе), а перед громадным, просторным, отразившим Машу во весь рост. Его принесли два дюжих мрачных турка, которые держали глаза опущенными и даже не глядели на женщин, разве только что иногда вскидывали очи на Айше, чтобы не пропустить ее указаний: правее, левее, чуть приподнимите, наклоните…