Крах диссидентки

— Никаких «видно»! — возразил Михаил. — Живи как дома! Мне лодку выдолбили из осины — как игрушка! И рыба ловится. Я сегодня утром побежал на Псел, двух лещей схватил, а карп сорвался! — Михаил вынул из кармана бутылку водки, поставил на стол. — Выпьем, закусим рыбкой. Бабуля, чего же вы стоите сложа руки? А ну собирайте на стол. Лида на свекле, придет вечером, — пояснил Михаил. — Теперь у нас на одну женщину приходится семь гектаров полки. Всем семейством ей помогаем, а все равно не успевает! Ну а где твоя дама? — Михаил любил это слово, он и жену называл «моя дама». — Почему не приехала? Все творит?

— Творит… — не желая вести разговор о Вите, уклончиво ответил Арсений.

— Ой, смотри, чтоб она чего не натворила! — засмеялся Михаил, сделав ударение на слове «натворила» и подчеркивая, что вкладывает в это слово иной смысл. — Тут один слушал по радио, — Михаил ткнул пальцем в потолок, — так говорил, что слышал ее голос оттуда…

«Она уже натворила», — подумал Арсений, а вслух сказал:

— Да, в Америке издали ее роман.

— И много долларов за него получила? — Михаила всегда интересовало: сколько писателям платят за книги.

— И чего ты к нему пристал? — вмешалась в разговор Прасковья Дмитриевна, заметив, что Арсений неохотно отвечает на вопросы.

— А вы чего лезете в чужой разговор? — рассердился Михаил.

— Вот видишь, Арсений, я ему всегда чужая, — всхлипнула Прасковья Дмитриевна, ставя на стол тарелку с холодцом.

— Родная! Родная! — пренебрежительно махнул рукой Михаил. — Давайте рюмки! Да и себе возьмите, а то скажете — не налил, как чужой! Ну что, брат, — подняв свою рюмку и довольно улыбаясь, проговорил он. — Спасибо, что приехал! — Михаил чокнулся с Арсением и, даже не глянув в сторону тещи, выпил, вкусно захрустел малосольным огурцом. — Жалко, конечно, что твоя дама не приехала, да, может, оно и лучше! Будешь свободней.

«Не знаешь ты, брат, что я совсем уже свободен», — с горечью подумал Арсений. Решил пока что не говорить Михаилу о своих семейных делах.

2

Михаилов дом стоял на крутом берегу реки Псел. Как говорили в селе — на юру. Спустился с кручи узенькой тропинкой, что вилась меж колючих зарослей терна и глода, — и вот уже вода. Но берег реки здесь был топкий, зарос камышом, осокой. Из-под горы журчали чистые, как слеза, ручейки: казалось, где-то там, под кручею, имелись большие колодцы, вода из них переливалась через край. Вязко было, и Арсению пришлось надеть резиновые сапоги. Но именно здесь и стояли лодки, привязанные к толстому осокорю.

— Там много гадюк, мальчишки боятся ходить, — пояснил Михаил, почему он ставит тут лодку. — В другом месте отбою нет: топчутся, как бесенята. Ну, как посудина?

— Чудесная! — похвалил Арсений.

— И знаешь, кто мне ее сделал? Баптистский поп! — засмеялся Михаил. — Пришел с вот таким топором, — Михаил развел руки, показал, какой у попа был топор. — Мах! Мах! Вот такие щепки полетели! — Михаил взмахнул сомкнутыми руками, показывая, какие были щепки. — Веришь или нет, а бог свидетель: за неполный день вытесал лодку. Где ты думаешь ловить?

— Попробую на Щусевой яме!

— Э, там дела не будет. Там сейчас много людей на пляже. Спускайся лучше под Лоташивку, станешь под лозой, что напротив криницы. Я вчера там ловил. Правда, рано. Ну да это у тебя разведка! Завтра подниму тебя на рассвете…

Был уже одиннадцатый час, когда Арсений, оттолкнув лодку веслом, оказался на реке, всеми мускулами своего тела чувствуя, в какой шаткой посудине он сидит.

Вспоминал, как он, будучи студентом, в половодье опрокинулся на такой лодке. И до сих пор не может понять, как удалось, преодолевая течение, доплыть до берега: был в ватнике, резиновых сапогах, а апрельская вода — холодная как лед. После того случая не решался плавать во время половодья в лодке.

Быстрое течение подхватило лодку и понесло как щепку. Арсений только управлял веслом. На броду замедлил ход, любуясь тополями на левом берегу, и едва успел пригнуться и перекинуть через голову толстый провод, протянутый от берега к берегу. Увидел небольшой паром. Это уже прогресс! Можно будет перебраться на луг. Когда-то немного ниже, возле маниловского въезда, был на Псле деревянный мост. Немцы, отступая, сожгли мост, и его уже не восстанавливали.