Кракен

Ура. В какой-то момент отзвуки внутри комнаты, где висел Дейн, изменились — в нее входили люди. Дейн перестал говорить с собой и попытался слушать. При том что сотворили с его глазами, он не видел, кто там. Не видел, но даже сквозь волны боли слышал — и понимал, что голос, который он слышит, принадлежит Тату.

— Серьезно, совсем ничего? — спросил Тату.

— Много крика, но это не считается, — сказал кто-то из нацистов. — Вам нехорошо? Вы вроде расстроены.

— Да, расстроен. По правде говоря, я чертовски расстроен. Помните монстропасов?

— Нет.

Гнусавость, слюнявость, собачий скулеж. Тот самый человек-собака. Напичканный магией член этой бригады, сделавший себя наполовину немецкой овчаркой, жалкая фашистская поделка, мясной каламбур, — Дейн презирал ее даже тогда, когда поделке случилось рвать его своими клыками.

— Ну… Они обычно работали с Гризаментом, давно, когда я… Давно, в общем. Ну и только что одну из моих фабрик остановил сгусток пыли или еще чего, очень похожий на чертова дракона…

— Не понимаю, что это значит…

— Это значит, возвращается какая-то дрянь, которую я не ожидал больше увидеть. Этот дерьмоед должен что-то знать. Он в чем-то замешан. Он знает, где находится долбаный спрут — ведь это его бог, не так ли? И он знает, где найти Билли Харроу. Продолжай разбираться.

Продолжай разбираться. Дейн молился безостановочно, молился беззвучно и неподвижно. Щупальцевый Бог во тьме, пожалуйста, дай мне силу. Силу слушать и силу учиться. Кракены милосердны в огромной и аммиачной мудрости своей. Он знал, что должен слушать, что должен ждать и ничего не говорить, если бы даже мог отвечать на вопросы, на большинство из которых он не мог ответить, даже если бы захотел, но не захочет, потому что это никогда не кончится. Дейн понимал, что все это не протянется слишком долго, ведь он ослаб и обескровлен из-за ран, нанесенных нацистами, оглушен, измучен и утомлен, не в силах даже кричать, он стал предметом, подвешенным в восходящих потоках боли, — и терпеть это можно лишь до определенного предела, а поэтому снова, во второй раз, прежде чем он исторгнет достаточно себя самого и получит критическую массу нехватки чувствительности, ему некуда будет отправиться, кроме как в смерть, в страшное солнечное колесо хаоса, вращения которого он не увидит. Свастика, как настаивают ее защитники из числа антифашистов-хиппи, есть символ жизни, даже когда предстает вот такой.

Кто тебя создал? Меня создал Кракен. Как побочный продукт. Есть ли в этом утешение — или потаенная надежда, что тайный кракен втайне о тебе заботится? Все мы суть спрутовое дерьмо, подумалось Дейну.

Свастика Хаоса не способна была возвращать ушедших, давно и надолго, но обладала достаточной головорезно-жизнетворной силой, чтобы вплоть до самой смерти снова заражать человека жизненной энергией. Вращаясь вместе с Дейном, распятым в форме свастики, она заново вливала в него жизнь, так что кровь капала вверх, поврежденные органы восстанавливались, растопыренные концы костей нащупывали друг друга, скрипели, когда сколы входили в сколы, — свастика восстанавливала его целиком и вбрасывала обратно в боль.

Глава 53

«Двустороннее зеркало» — когда-то, давным-давно, оно, возможно, предназначалось для маскировки, но теперь сделалось обманкой, притягивающей к себе внимание. Позади него стояли Бэрон и Варди — в позах настолько похожих, что наблюдатель счел бы их комичными. По другую сторону стекла Коллингсвуд допрашивала Джейсона.

— Как же это вышло, что теперь я обратил на него внимание? — спросил Варди. — Я бы, наверное, решил, что он мне знаком.

— Коллингсвуд, — сказал Бэрон.

— Она неплоха, верно?

— Она чертовски хороша, — согласился Бэрон. — Поэтому она его сразу и разглядела, — (Вопросы, которые Коллингсвуд задавала Джейсону, были сдержанны, полны нюансов и усилены различными магическими приемами: от сверхъестественно-непереносимой вкрадчивости до нефизической боли.) — Будь вы здесь, когда вам полагалось… Где, черт возьми, вы были, профессор?

— Теперь уже профессор?

— Вот что. — Бэрон повернулся к нему. — Вы ведь не можете сказать, что я наступал на горло вашей песне, верно? Слава богу, что Коллингсвуд сейчас этого не слышит — иначе мы не дождались бы, пока она закончит хихикать. Я знаю, что ваша работа — устанавливать каналы с чертовыми божественными сущностями, и разве я когда-нибудь стоял у вас на пути? Разве не я тот тип, что написал на вашей двери: «Не беспокоить, собираются откровения об эсхатологии»? А? Но вам положено держать меня в курсе и быть на месте, когда вы мне нужны, и оказывать мне хоть капельку почтения и всего такого, верно? Вам полагалось прибыть на этот допрос около двух часов назад. Так где же, черт возьми, вы были?

Варди кивнул.