Край забытых богов[СИ]

Я нашла! Это явно сделали люди! Он мне сам сказал, вампиров здесь нет, да и зачем бы им — слишком уж грубая, примитивная работа, а они ж у нас — эстеты, ценители. Ну их в бездну! Это явно кто–то здесь потерял… бросил… Значит, люди где–то недалеко, они здесь бывают, проходят… И я их скоро найду… И это неправда, что они дикари… Вон какая красивая вещь. Летящая птичка. Наверное, лебедь. Или гусь. Кто–то водоплавающий. Совсем, как я…

Те же, кто это сделал… кто способен оценить красоту летящей птицы… и повторить ее в маленьком кусочке кости… художники и мечтатели, ценящие свободу — ведь птица свободна, для нее нет преград, нет границ… нет, они не станут в меня стрелять…

Сжала птичку в кулаке, прижала руки к груди. Дождь все шел, он и не думал прекращаться, я насквозь промокла и продрогла, но впервые за несколько дней улыбалась. Я почти пришла. Моя жизнь больше не будет зависеть от воли одного единственного вампира. Я больше не буду жить из милости, лишь потому, что он мне это позволил, что решил, что любит меня не настолько сильно, чтобы выпить, а настолько сильно, чтоб не допить. Я больше не буду думать о тех, кто умер вместо меня, кто каждый день умирает вместо меня, потому что надо же ему чем–то питаться.

Я так долго сидела неподвижно, что уснула. И снился мне Анхен. Он обнимал меня, гладил по волосам. А я целовала его лицо, и обещала, что больше никогда–никогда его не покину. И называла его Нэри. В том сне, я помню, я называла его Нэри. Снова и снова. А он улыбался.

А пробуждение было холодным. И мокрым. Зато дождь уже кончился. И солнышко светит. А я сижу в воде по щиколотку. Надо выбираться. С трудом, но получается. После дождя все скользкое, ноги затекли, руки онемели. Гипс этот еще. Ведь наверняка ж все давно срослось, можно снять и не мучатся.

Вот только как его снять? Колотить об дерево, пока руку обратно не повредишь? А может, и не срослось еще до конца. Это мы так прикидывали, что должно срастаться быстрее, чем у обычного человека. А насколько быстрее? И потом, с этой моей болезнью, когда из меня словно все силы выпотрошили, может, там и регенерация моя накрылась… Единственно — не болит. Хоть что–то у меня не болит. Чешется вот только, и чем дальше, тем сильнее. Ну, это просто от гипса, потому как — не залезть и не почесать.

Ладно, надеюсь, дикари не настолько дикие, гипс мне снять смогут. Осталось до них добраться. Куда вот только? Немного постояла, опираясь на поваленное дерево, пытаясь сообразить, где у нас река. Вроде недалеко должна быть, я совсем немного от нее отошла. Не вижу. А главное — не чувствую. Все прошлые дни меня к воде тянуло со страшной силой, а сейчас — не чувствую я воду. Может, потому что лес насквозь промок от дождя, и влага везде? Присела на поваленное дерево, пытаясь хоть как–то собраться с мыслями. Откуда я шла? И где было солнце? Так, стоп, а оно вообще было? Нет, были облака. А дерево? Когда я шла от реки, оно падало чуть наискось, не к реке, но… в голове опять все мутится, в глазах темнеет. Холодно.

Пережидаю приступ и решительно поднимаюсь. Надо идти, иначе я замерзну. Спичек нет, огонь развести нечем. Вспоминаются детские книжки, где рассказывалось, что в далекие времена люди еще не умели разводить огонь, и потому использовали тот, что загорался при ударе молнии в дерево. Увы. Молния была, в дерево ударяла, вот только огня… нигде даже и не тлеет, все залило сильнейшим ливнем.

Иду. Кажется, что к реке, вот только все никак до нее не дохожу. С деревьев падают холодные капли, лес промок насквозь, совсем как я. Холодно. Зубы выбивают дробь, перед глазами все расплывается, и ветки все чаще бьют по лицу, просто потому, что я не успеваю их вовремя заметить. И корни под ногами я не все замечаю тоже. Спотыкаюсь. И не раз, и не два. А реки все нет, а в лесу все темнее… И на этом, кажется, все.

Дальше сны, смутные, бессмысленные. Словно я все пытаюсь идти, а ветви деревьев оплетают меня, будто цепями, и вздыбившиеся из земли корни не позволяют сделать и шага. А я все рвусь, рвусь…

— Тихо, Лара, не надо. Куда ты? — шепчет голос, слишком знакомый, чтоб я могла не узнать. Слишком родной, чтоб могла не послушать.

— Нэри, — и ветви оборачиваются руками, такими нежными, теплыми. И прижимают меня к груди. — Нэри… — как уйти от него, если он — во мне, если он — часть меня, как те капельки его крови, что однажды во мне растворились? Я могу убежать, спрятаться, возненавидеть, но закрывая глаза буду вновь слышать его голос и чувствовать запах. — Нэри…

— Я здесь, Ларочка, здесь, я с тобой. Не бойся. Спи.

Сплю. Как иначе услышала б я его голос? Просто сплю. А он — где–то совсем далеко, он улетел. Это ничего, ведь я сама так хотела. Я просто привыкла слишком. Я отвыкну, это не страшно…

— Прости меня, Лар, — вновь шепчет мне тьма его голосом, но я не понимаю.

— За что?

— За все. Я, правда, хотел тебе помочь. Только помочь. Я никогда не желал тебе зла. Просто… ну, видно нет у меня того «добра», что нужно тебе.