Край неба

Так. Просинец – это у нас середина зимы, праздник огня, после него морозы слабнут, Жаворонки – март, с него природа просыпалась, Духов день – это вот прямо сегодня, праздник крепнущего лета, он же старт Русальной недели, а Радогощь приходит осенью. В этот день провожают лето и начинают ждать зиму. В принципе все логично.

Эх, Полина, Полина, как же ты не ко времени туда поехала-то. Хотя… Вот тут и поверишь в судьбу, что каждому из нас написана. Не просто так, выходит, мы в автобусе оказались друг рядом с другом.

– Вот и получается, что одной рукой они добро творят, а другой губят все, до чего дотягиваются, – зло добавила Мара. – Не люблю таких. И тебе советую, Александр, держись от них подальше. Не доведет тебя до добра дружба с ними. Нет, не доведет.

– Странно, – потер лоб я. – С чего тогда Морана хотела, чтобы я их предложение принял?

– Какое предложение?

– Да ворожеи хотели, чтобы я в Нави деревце на холме полил водой из Смородины и слова заветные сказал. Я отказался было, но потом Морана сказала, что зря. Мол, не дури и соглашайся.

– Да? – Мара тоже озадачилась. – Ну, их корысть понятна, они из своей прародительницы хотят силу тянуть. Ожить та не оживет, но искра Рода, что в ней дремлет даже после смерти, проснется. Если с умом подойти, то много с того пользы заполучить можно. Есть такие обряды, слышала я о них.

– Не исключено, что твоя госпожа тем же самым собирается заняться, – предположил я. – Тем более что ей куда ближе до могилы берегини, чем этим теткам. Она у нее вон – прямо за речкой.

– Не нашего это ума дело, – решительно заявила Мара. – Делай так, как хозяйка сказала, да и все. Она тебе зла не желает, уж поверь.

– Верю-верю. – Я помахал перед ее носом пакетиком с волосом. – Так что, берешь мой подарок?

– Беру, – протянула руку Мара. – Говори нужные слова.

– Дарю тебе жизнь и смерть этого человека, – выполнил я ее просьбу. – Он твой.

– Принимаю дар, – маленькая ручка цапнула пакетик, – и благодарю за него.

Вот и все, Михаил. Прощай. Зря ты полез туда, куда не следовало.

– Две небольшие просьбы, – добавил я. – Если ты не против.

– Так и знала! – хихикнула девчушка. – Ладно, говори.

– Первое – прямо сейчас за ним не ходи, хорошо? Знаю, что ночь коротка, но все же погоди маленько.

– Хорошо, – кивнула Мара. – Что еще?

– В том же доме девка живет молодая. – Я встал, взял со стола телефон, нашел в нем ролик, присланный Александром, в нем отыскал место, где лицо Марины Белозеровой было отчетливо видно, и показал его своей гостье. – Вот эта. Пугани ее как следует, хорошо? Ну, как ты умеешь, только не так, чтобы она потом умом повредилась. Мало того, что эта девка убогая, так она себя еще и дурман-травой накачивает, чем дальше, тем больше. Хочу, чтобы перестала. Значит, надо ее так укоротить, чтобы она на всю жизнь запомнила, раз по-другому за ум браться не хочет.

– Ладно, пособлю, – согласилась девчушка. – Это несложно.

– И еще, – я наклонился к ней и ткнул пальцем в пакетик, – в твоей полной власти только он, более никто. И в дом тот после больше не ходи. Договор?

– Договор, – крутанула спиннер Мара. – Ты ко мне по чести, и я с тобой так же.

– Ну и ладушки, – я снова улегся на кровать, – был рад повидаться. Если что, если понадоблюсь – заходи в гости. Всегда рад.

– Нужна буду – позовешь, – спрыгнула на пол девчушка. – И – благодарствую за подарок. Не забуду.

Маленькие ножки снова протопали по полу, уходя в коридор, туда, где висело зеркало, и через несколько секунд в доме снова установилась тишина.

Жалко – ненадолго.

– Пипец, какая она страшная, – подала голос первой Жанна, вылезая из шкафа. – Вроде бы я мертвая, а все равно мороз по коже дерет.

– Ага, – поддержал ее Родька из-под кресла. – Что мары, что полуночницы, что вон Лихоманки – их стороной надо огибать. Даже если они против тебя ничего не имеют.

– Недоброе дело ты задумал, Александр, – присоединился к ним и подъездный, который наверняка весь мой разговор с Марой слышал. – Живую душу этой погани отдал. Как же так? Зачем?

– Чтобы самому мертвым не стать, – не полез за словом в карман я. – Эта живая душа, которую ты жалеешь, задумала меня убить.

– Ну, если так… – Как мне показалось, Вавилу Силыча мои слова немного смутили. – Лиходей, конечно. Но так-то зачем? Мары жизнь из человеков забирают страшно, это всем ведомо.

– А я и не хочу, чтобы он легко умер. Легкую смерть, уж извините за банальность, еще заслужить надо. Но даже не это главное. Мне нужно, чтобы все, кто живет в том доме, запомнили: не стоит ко мне лезть. Худо будет. С первого раза не поняли, может, со второго осознают. А третьего я им и сам не дам.

Не знаю отчего, но слова подъездного меня немного… Не то чтобы разозлили, скорее – вывели из равновесия. Нет-нет, никаких сомнений в правильности сделанного не появилось, но внутри появилось неприятное чувство, которое возникает в тот миг, когда приходится оправдываться за вину, которой за собой не чувствуешь.

Сдается мне, Вавила Силыч тоже испытал что-то подобное, поскольку он диалог продолжать не стал и тихонько удалился.