Край навылет

– Мальчишки у меня теперь то же самое спрашивают, я не хочу, чтоб они стали своими одноклассниками, циничной маленькой мразью, хорошо умеющей только пререкаться, – но что будет, если Зигги и Отису станет слишком уж не все равно, пап, этот мир, он же тогда их растопчет, ему раз плюнуть.

– Другого выхода нет, доверяй им, доверяй себе, и то же самое с Хорстом, который, похоже, снова у нас в кадре…

– Вообще-то уже какое-то время. А может, из него и не выходил.

– Ну а что до того другого парня, лучше пусть кто-то другой занимается цветами, панегириками. Как всегда грит Джо Хилл, не скорбите, организуйтесь. И вот тебе совет по части моды от твоего стильного старика: носи что-нибудь цветное, сторонись слишком черного.

38

И вот наутро у Шона, конечно, вот где она позволяет себе дезорганизоваться в тряпки, не с родителями или мужем, или дорогой подружайкой Хайди, нет – перед каким-то идиотом-сёрфа́нтом, для кого худшее представление о незадавшемся дне – волны в фут высотой.

– Так ты… у тебя к этому парню и впрямь чувства?

– Чувства к кому-то, – калифорнийская абракадабра, переведи, пожалуйста, нет, постой, не надо. – Шон? ОК, ты был прав, а я – нет, знаешь чего, иди-ка ты нахуй, сколько я тебе еще должна, нам надо расплатиться, потому что я никогда больше сюда не приду.

– Наша первая размолвка.

– Последняя. – Она почему-то не движется с места.

– Макси, пора. Я достигаю этой точки со всеми. Тебе сейчас надо иметься с Мудростью.

– Здорово, я тут у стоматолога.

Шон затемняет жалюзи, ставит пленку марокканской трансовой музыки, зажигает благовонную палочку.

– Готова?

– Нет. Шон…

– Вот она – Мудрость. Готовься к приему. – Вопреки себе она остается на своем коврике для медитаций. Глубоко дыша, Шон объявляет: – «Есть то, что есть, есть… есть то, что есть». – Дав снизойти молчанью, длительному, но, может, не настолько глубокому, как вдохи, что он делает. – Поняла?

– Шон…

– Вот она – Мудрость, повтори мне.

Подчеркнуто вздохнув, она подчиняется, добавив:

– В зависимости, конечно, от определения, какое есть у «есть».

Ну да, что-то несколько иное. Какой вообще была альтернатива? Затребованная мелочной повседневностью, делая вид, будто жизнь Вернулась К Норме, закутавшись и дрожа от зимы непредвиденности в каком-то протертом одеяле издержек первого квартала, школьных комитетов, нестыковок в счетах за кабель, буднего подергивания от подоночных фантазий, для которых «мошенничество» – термин часто слишком элегантный, соседей сверху, которым заделка швов ванны совершенно чужда как понятие, симптомов верхне-дыхательных и нижне-кишечных, и все это – в затейливой убежденности, что перемена всегда будет достаточно постепенной и с ней можно справиться – страховкой, средствами защиты, здоровыми диетами и регулярной физнагрузкой, и что зло никогда не налетает, ревя, с небес и не взрывает ничьих громоздящихся заблуждений касаемо собственной исключительности…

С каждым днем, видит она, который Зигги и Отис невредимо переживают, прибавляется тысячная пункта к ее уровню уверенности, что, быть может, никто на них вообще-то и не охотится, может, никто не обвиняет ее в том, что совершил Виндуст, может, вероятный убийца Лестера Трюхса, Гейбриэл Мроз, не проецирует злую энергию в самую сердцевину ее семьи посредством Ави Дешлера, который все больше и больше напоминает того пацана в подростковом ужастике, как выясняется – одержимого.

– Не-е, – Брук блаженно, – он, вероятно, экспериментирует. Может, у него что-то готическое. – Странное дело, Максин нынче самонаводится на свою сестру, понимая, что из всех признаков и симптомов городской патологии Брук исторически – ее лучший индикатор, ее токсический датчик высокой чувствительности, и теперь ее интригует наблюдение, что в манеру себя вести у Брук в последнее время вкрадывается некая странная антикветчевость, некая готовность отказаться от старых своих маний касаемо людей и покупок, какое-то… свечение? Аахх! Нет, не может быть. Или может?

– Ладно, выкладывай, когда срок?

– Хмм? «Что мне делать»? Ты в смысле, типа, весь день или… О. О, Макси-Такси, ты уже сообразила, что ли? Я Ави только вчера вечером сказала.

– Сестринство сверхчувственно, смотри больше ужастиков, будешь образованной. Как Ави отнесся?

– Обалденно?

Сам Ави так бы не сказал. У него теперь завелась еженедельная привычка проскальзывать в грузовые ворота за углом и мимо Дейтонова неодобрительного пригляда, рассказывать Максин свои печальные истории про «хэшеварзов», как будто у нее в распоряжении целый арсенал супернавыков.

Его рабочее место превратилось в крысиное гнездо имперского строительства, защиты своих полян, карьеризма, ножей в спину, предательства и стукачества. То, что раньше Ави воображал простой паранойей насчет конкуренции, теперь фактически системно, а внутри врагов больше, чем снаружи. Он ловит себя на том, что и впрямь произносит слово «племенной». А кроме того:

– Не против, если я на минутку воспользуюсь твоим туалетом?