Крабат

Отель «Des Alpes», известный также как «Гробница Скалолаза», знал разные времена. В Великую войну жизнь в нем еле теплилась, в тяжелые послевоенные годы стало немногим лучше, зато в шумные и бесшабашные 20-е всё забило ключом. Что ни сезон, постояльцев приносило в «Des Alpes» прибойной волной, с каждым годом все больше и обильнее. Владельцы отеля воодушевились и раскошелились. Рядом с главным зданием начал расти огромный Северный корпус. Размахнулись широко, чуть ли не на чикагский небоскреб, однако Великая депрессия быстро расставила все по местам. Небоскреб растаял, словно весенний снег у подножия Эйгера, но три завершенных этажа все-таки успели кое-как подвести под крышу. Прибой сменился легким бризом, постояльцев стало заметно меньше, и в новостройке разместили часть хозяйственных служб заодно со складом. Только в самый пик сезона, и то не каждый год, Северный корпус открывали для тех, кому не хватило места в главном здании.

Постояльцев начали пускать в Нордхауз, как чаще всего именовали новый корпус, неделю назад. Некоторые номера еще пустовали, главное же, простаивал спортзал. Администрация отеля, держа нос на альпийском ветру, проявила чуткость, предложив бродягам-скалолазам разместится там на все время непогоды.

Рюкзаки и палатки поставили у шведской стенки, маты подтащили к окну, сняли намокшие куртки. Первую бутылку извлек на свет божий все тот же Чезаре. «Vino da tavola» — напиток, считай, диетический, поэтому никто не возражал. Первую налили баронессе, потом пустили кружку по кругу… И не было бы в том никакой беды, но под очередной тост («За вершину!») в дверь спортзала громко постучали.

Гости…

Сперва Хинтерштойсер честно пытался всех запоминать, но на втором десятке сбился. С Бартоло Сандри и Марио Менти, итальянцами из «категории шесть», он был знаком не первый год, австрийцев Ангерера и Райнера знал вприглядку, но в основном привалила молодежь, которым до «шестерки» было как до вершины Эвереста. Шумная, непосредственная — и уже успевшая крепко приложиться, вероятно, по случаю все того же дождя.

Достали, стукнули донышками по полу… Понеслось!

Вначале было интересно. Спели «Первый перевал», причем сразу на трех языках, Сандри и Менти (новые костюмы, прически, как у киноактеров) смешно важничали, через каждое слово поминая Дуче, австрийцы хвастались новой, только что с армейских складов, «снарягой», грозясь отметить неизбежный грядущий аншлюс прямо на вершине Огра. Но больше орали, а еще больше — пили.

Хинтерштойсер накрыл кружку ладонью почти сразу, как только в ход пошла итальянская граппа. Решил поглядеть, что поделывает Курц, но такового в зале не обнаружил. Произведя несложное умозаключение, Андреас пришел к выводу, что Ингрид наверняка тоже исчезла. Привстал, убедился в собственной правоте — и принялся глядеть в потолок.

— Perche non bere? — с обидой в голосе вопросила незнакомая небритая физиономия, возникая над кружкой.

— E perche — perche! — ответил на языке Данте Хинтерштойсер — и вышел из Северного корпуса прямо под дождь.

3

Не спалось. Марек Шадов встал, накинул рубашку и с нехорошим вожделением поглядел на пачку сигарет, лежавших на тумбочке возле кровати Герды. Доктор Эшке, распуская свой потрепанный павлиний хвост перед синеглазой фройляйн Краузе, несколько приукрасил собственную биографию. Курить он действительно бросил в голодном 1918-м, но в Берлине, когда завелись пфенниги, снова приучился и задымил всерьез. Расстался с табаком лишь в Шанхае, и то не сразу. И вот теперь снова потянуло — острой холодной волной, уносящей в самый омут многоцветного бездонного водоворота.

«От нее ничем не пахнет…» Герда ошиблась. Запах был еле ощутим, призрачен и непонятен, как сама Вероника, но запомнился и никуда не исчез. Марек приказал себе не вспоминать… Не представлять… Не…

Подошел, стараясь не шуметь, к тумбочке, протянул руку, коснулся пачки — сухой безразличной бумаги. Отдернул пальцы, усмехнулся горько. Можно и не курить. Одеться, выйти в коридор и постучать в соседнюю дверь.

Он знал — откроют.

Глаза — в глаза! Губы — в губы…

А потом… А потом — ничего. Совесть, как известно, самый лучший друг, с ней всегда можно помириться[66]. Уже сейчас бесенятами из табакерки выскакивают и строятся в долгий, бесконечный ряд самые убедительные объяснения, оправдания, обещания, даже клятвы — ЕЙ, всему миру, самому себе, — что это лишь досадный эпизод, что никогда больше впредь…

Сигарету из пачки он вынул, вернулся к своей кровати, присел — и только тогда вспомнил, что забыл зажигалку. Значит, судьба! Курить — вредить здоровью, а лучший способ победить искушение — выйти в коридор, не забыв аккуратно прикрыть дверь.

Герда тихо заворочалась во сне. Он замер, как был, с незажженной сигаретой между пальцев. «Учти, Марек! Тебе придется полюбить двух женщин», — сказала ОНА перед тем, как примерить кольцо.

Где-то далеко, у самой кромки земли, хрипло расхохотался Мастер Теофил.

— Крабат!.. Кра-а-абат!..

* * *