Крабат

Жену он просил не подъезжать к дому на автомобиле. «Mercedes- Benz 500K» сразу бы вызвал вопросы. Та не спорила, брала такси.

— Никогда не думал, что тебя подведу, Гандрий. И нарушение-то плевое. В конце концов «доктора Эшке» можно считать творческим псевдонимом. Между прочим, документы подлинные, правда, настоящий доктор, если еще жив, скучает в шанхайской психиатрической лечебнице. Что мне грозит? Статья за присвоение чужой личности? Или… Или обвинение в шпионаже в пользу планеты Венера, а заодно и пояса астероидов?

— Значит, уже знаешь.

Младший успел незаметно подойти и стать рядом. Сжатые кулаки — на подоконнике.

— Сейчас мы сядем, я налью в стакан воды… Чего-то в горле пересохло… И ты, Отомар, станешь меня внимательно слушать, не перебивая и не задавая вопросов. Но для начала ты должен знать, что я не Каин и никогда им не стану.

Тот, кому когда-то повязали на запястье красную нитку, еле заметно дрогнул губами:

— Оставь. Мы близнецы. Нельзя предать самого себя.

— Можно, брат, — Харальд Пейпер зло оскалился. — Этим сейчас занята половина Рейха. А вторая — уже предала. Но — не мой вариант. Даже если я сейчас тебя арестую и отведу в наш подвал, мне и спасибо не скажут. Мы слишком похожи, узнать настоящие имя и фамилию — пара пустяков, достаточно послать запрос туда, где нам выписали документы. И — мне конец. Мы же с тобой сорбы! Ты не скрывал, а я назвался немцем, взял чужую биографию. Кто же его знал?

…Отомар Шадовиц просто отрезал от фамилии несколько букв. Гандрий же попросил вписать в новый документ фамилию соседа, таможенного инспектора, ненавидимого всей улицей. Зато — настоящего немца. Светлые волосы, пивное брюхо…

— Наци — опасные психи, относятся к людям, как к племенному скоту. Офицер СС должен числить арийских предков с 1750 года. Сделать это было не так и сложно, изъял из архива документы настоящих Пейперов, благо там все померли. А теперь меня выкинут из СС, из партии и, понятно, со службы. В концлагерь, может, и не отправят, чтобы лишнего шума не было, но выход у меня тогда останется один — бежать из страны. Это в самом лучшем случае, брат, если очень повезет. Вероятнее всего, тебя убьют, а меня — в Дахау. Стану «болотным солдатом». Знаешь, кто это?

Старший чуть подался вперед, к самому стеклу, прикрыл веки:

Мы застряли безвозвратно,
За побег ты жизнь отдашь,
Обведен четырехкратно
Частоколом лагерь наш.

Пел шепотом, почти не открывая губ. Младший усмехнулся горько и подхватил, тоже шепотом:

Солдат болотных рота,
С лопатами в болота — идем…

Теперь пели оба, два шепота слились в единый голос, негромкий, но сильный:

Не томись тоской бесплодной,
Ведь не вечен снег зимы,
Будет родина свободной,
Будем с ней свободны мы!
Болотные солдаты,
Идем среди проклятых — болот…[53]

Замолчали, поглядели друг на друга. Брат на брата…

— У тебя здесь можно курить?

— Тебе — можно.

* * *

Плеск воды, негромкий щелчок зажигалки…

— Ты скажешь, что я сам виноват, брат, по вору и мука. Не стану оправдываться, я просто ошибся, и не я один. Национал-социализм — он очень разный. Мы здесь, в Берлине, поддерживали Отто Штрассера, а Ефрейтора считали самовлюбленным мелким буржуйчиком, которого надо выкинуть из партии. Теперь Штрассер мертв, а мне и моим друзьям приходится молчать. Но — поглядим. Ефрейтор зарвался, пошел походом против всей Европы, как бы шею ему не свернули… Ну, а мы, если что, слегка поможем.

Снова плеск воды, негромкий стук — стекло ударило о столешницу.

— А пока надо просто выжить. Мне верят, числят «старым бойцом», я ведь в партии с 1927-го. И со службой повезло, таких, как я, никто из чужих не проверяет, а свои — они и есть свои. Но недавно у нас появился новый босс. Кличка — Козел[54], задница шире плеч, голос, как у скопца из Ватикана, но, понятно, истинный ариец. Очень опасный человек! Знал бы заранее, попросился бы в криминальную полицию, там спокойнее. Козел — он не просто Козел, он с идеями…

Молчание, резкий щелчок зажигалки. Еще раз, еще…