Крабат

Теофил рассмеялся так, как может смеяться только мертвец:

— Да, мое! Оно наконец-то наступило. Ты стал слаб, Крабат. Родная земля давно уже не дает тебе силу, ибо ты отринул ее. Тебя, счастливца, хранило волшебное кольцо Гиммель, сильнейшее из всех колец, но теперь оно сломано — по твоей вине. Сейчас ты слабее меня, давно истлевшего в вашей проклятой земле.

Метеор поймал зрачками багровый лик нездешней луны. Камни, воздух и даже свет, падающий с низких небес, все, как губка водой, пропиталось холодом. Не звонким рождественским морозом, но сырым ознобом старой могилы.

— Проклятой? Ты тоже сорб, Теофил. Как и все мы, ты жил на родной земле и ушел в нее. Наша вражда вечна, но чем провинилась перед тобой Лужица?

— Слабостью! — клацнули желтые зубы. — Мы, сорбы, растеряли наследие предков, отвернулись от богов, не вышли на бой с поработителями. Bitwu bijachu, horcu, zeleznu, nehdy serbscy wotcojo, wojnske spewy spewajo. И где оно все, Крабат, куда исчезло? Сила теперь у тевтонов, и слава у них, и мудрость, и власть. Я проклял нашу слабость, наше бессилие и вверился чужим богам — богам победителей. Разве ты, Крабат, поступил иначе? Теперь мы с тобой вровень.

Пустые глазницы взглянули в упор, ударили тьмой. Крабат устоял.

— Не вровень, нелюдь! Но хватит болтать. Мякиш?

— Мякиш!

Живая ладонь — и желтая кость полуистлевших пальцев. На каждой — маленький кусочек пумперникеля, черного ржаного хлеба с непромолотыми зернами. Крабат сжал его в руке, сминая в бесформенный катышек-комок. Мастер пристроил хлеб между желтых зубов, заскрипев челюстью, раскусил, принялся жевать. Наконец выплюнул, чуть не уронив, поймал и принялся давить пальцами-костями.

Отомар Шадовиц поднял руку с мякишем:

— Я готов!

— Не спеши! — Тьма из глазниц плеснула ненавистью. — Забыл, чему я тебя учил на мельнице? Пумперникель нужно мять очень долго, пока не почувствуешь зерна, пока хлебная плоть не растечется под пальцами…

Успел! Заставил себя слушать — и бросил первый. Прямо под ноги, между истлевших кожаных сапог с позеленевшими пряжками. Крабат опоздал всего на какой-то миг, на одно биение живого сердца. Каменистая земля всколыхнулась, пошла волнами. Там, где только что стоял Теофил, вырос, закрывая собой багровую луну, темный вал-великан, увенчанный желтой, в цвет мертвецкой кости, пеной. Мякиш, кинутый Крабатом, обратился стеной ровного белого известняка. Вал колыхнулся и беззвучно обрушился вниз. Вода ударила в камень.

Марек Шадов проснулся в самый разгар битвы. Открыл глаза, растерянно потер лоб.

— Тебе снилось что-то плохое, Кай? — спросила Герда.

Он ответил не в лад:

— Я ошибся. Вода сильнее камня.

2

Курц сорвался в самом начале «Рампы», на первом страховочном крюке. Хинтерштойсер, стоявший много ниже, даже не успел сообразить, что, собственно, случилось — рука ли ослабла, нога потеряла опору. Тони поскользнулся — и тут же исчез, словно его стерли с поверхности льда. Андреас знал, что крюк забит прочно, сам вколачивал, только вот камень никуда не годился, трескался, рассыпался в крошку. Оставалось одно: упереться посильнее — и ждать. Страховочная веревка, змеей обвитая вокруг плеч, должна выдержать, выдержать, выдержать!.. Хинтерштойсер зажмурился.

Рывок! Тело отозвалось болью, заныло ушибленное бедро.

— Э-ге-гей! Я ту-у-ут!..

Снизу! Хвала Каменной Деве! Можно и глаза открывать. Андреас, скользнув взглядом по натянувшейся струной веревке, убедился, что друг-приятель хоть и висит, но висит вполне надежно.

— А я тут. Может, Капитана Астероида кликнем, а то мне тебя тащить чего-то лень.

Тони извернулся и показал кулак. Вариант с Героем Галактики явно откладывался. Хинтерштойсер, смирившись, поудобнее перехватил веревку.

— Вытащу — перекурим. Понял?

И только дождавшись ответного: «Ло-о-одырь!», принялся тянуть.

Матч команды «Людоед» против «Горных стрелков» в самом разгаре. Голы уже устали считать. Мяч из сетки — и снова в атаку.

х х х

Бивак обманул. «Дождись рассвета» превратилось в «Доживи». Переодеваться не рискнули, сухая «сменка» в рюкзаках была последней. Так и сидели, мокрые и продрогшие, надеясь, что одежда высохнет сама собой. Не дождались, солнце вскоре исчезло за тучей, потом пришел старый приятель — туман, обнял, ласковым псом облизав лица. А после заката обрушился холод, беспощадный, всепроникающий.

До рассвета как-то досидели, спиной к спине, опасаясь заснуть. Хинтерштойсер время от времени щелкал зажигалкой, любуясь маленьким синим огоньком. Курить не решался, сигареты мгновенно напитались бы водой. В серой рассветной пелене начали собираться, злые и готовые на все.

Ну, держись, Огр!