Козьма Прутков и его друзья

Родитель Козьмы Петровича Пруткова по тогдашнему времени считался между своими соседями человеком богатым. Маленький. Кузька получил прекрасное домашнее воспитание. Кузькина мать была справедливой, но строгой женщиной, и в этом последнем ее достоинстве следует, очевидно, искать корни столь распространенного русского выражения, непереводимого на иностранные языки. Не раз она, прикладывая тяжелую ладонь к мягким частям Кузькиного тела, внушала ему: «Единожды солгавши, кто тебе поверит», и эта истина запечатлелась в юном мозгу навсегда.

Когда Кузьке исполнилось десять лет, его засадили за азбуку. Первым учителем был добрейший отец Иоанн Пролептов, приходской священник. Он же впоследствии обучал его и другим предметам. Уже на склоне жизни К. П. Прутков часто вспоминал свое детство и с любовью просматривал уцелевшую записную книжку почтенного пресвитера.

В этой книжке отец Иоанн собственноручно отмечал успехи своего, питомца. Опустив многоглаголание воспитателя, обратимся прежде всего к двум предметам, предрекавшим успех на избранных впоследствии Козьмой Прутковым поприщах. Будущий директор Пробирной Палатки и поэт по упражнению на счетах получил отметку «смело-отчетливо», а по русской словесности — «назидательно, препохвально».

Такие отметки, по словам К. П. Пруткова, приводили его родителей в неописуемую радость и укрепляли в них убеждение, что из него выйдет нечто необыкновенное. Предчувствие их не обмануло. Рано развернувшиеся в нем литературные

силы подстрекали его к занятиям и избавляли от пагубных увлечений юности. Ему едва минуло семнадцать лет, когда портфель, в котором он прятал свои юношеские произведения, был переполнен.

Но, как говорится, и саго, употребленное не в меру, может причинить вред. Однажды, заметив в саду задремавшего на скамье отца Иоанна, К. Прутков написал на этот случай басню «Священник и гумиластик», в которой были такие строки:

Ты денно, нощно должен бдеть,

Тех наставлять, о тех радеть,

Кто догматов не знает веры,

А не сидеть,

И не глазеть,

И не храпеть,

Как пономарь, не зная меры.

Это вольнодумство, которое К. П. Прутков, однако, расценивал потом как юношескую шалость, имело весьма печальное последствие.

Приближался день именин Петра Федотыча Пруткова. Отец Иоанн, сочинив высокопарные вирши, заставил Козьму вызубрить их и прочесть перед виновником праздника. О том, что произошло дальше, К. П. Прутков живописал весьма выразительно, и мы уступаем место перу более мощному :

«Родитель был в восторге... Сели за стол. Все ликовало, шумело, говорило, и, казалось, неприятности ожидать неоткуда. Надобно же было, на беду мою, случиться так, что за обедом пришлось мне сесть возле соседа нашего Анисима Федотыча Пузыренко, которому вздумалось меня дразнить, что сам я ничего сочинить не умею и что дошедшие до него слухи о моей способности к сочинительству несправедливы ; я горячился и отвечал ему довольно строптиво, а когда он потребовал доказательств, я не замедлил отдать ему находившуюся у меня в кармане бумажку, на которой была написана моя басня «Священник и гумиластик». Бумажка пошла по рукам. Кто, прочтя, хвалил, а кто, посмотрев, молча передавал другому. Отец Иоанн, прочитав и сделав сбоку надпись карандашом: «Бойко, но дерзновенно»,— передал

своему соседу. Наконец бумажка очутилась в руках моего родителя. Увидев надпись пресвитера, он нахмурил брови и, не долго думая, громко сказал: «Козьма! прийди ко мне».

Я повиновался, предчувствуя, однако, что-то недоброе. Так и случилось,— от кресла, на котором сидел мой родитель, я в слезах ушел на мезонин, в свою комнату, с изрядно на-костылеванным затылком...»

Это было поучительным уроком. Впредь К. П. Прутков уж не писал сатир, хотя и не оставил басен. Но в них он избегал и намеков на действительные происшествия, а тем более остерегался задевать сильных мира сего. В зрелые годы эта философия вылилась у него в чеканную форму: «Не ходи по косогору — сапоги стопчешь! »

5

Дерзость юного К. Пруткова заставила задуматься его родителей и решительно повлияла на его дальнейшую судьбу. На семейном совете признано было, что он слишком избаловался, а потому довольно его пичкать науками — пусть определится на службу и познакомится с воинской дисциплиной.

Его первые биографы пишут: «В 1820 г. он вступил в военную службу, только для мундира, и пробыл в этой службе всего два года с небольшим, в гусарах».

Однако в некрологе, писанном лет на двадцать раньше, можно прочесть, что начал он службу «в 1816 году, юнкером в одном из лучших гусарских полков».

В «Некоторых материалах для биографии К. П. Пруткова» есть указание на то, что будущий директор и поэт оставил родительский кров лишь на двадцать первом году жизни, «поступив в *** армейский гусарский полк».

Чему же верить?

Если он родился в 1801 году, то поступить в полк он мог и двадцати лет.

Если же он родился в 1803 году, то поступить в полк мог семнадцати и даже тринадцати лет. Вот уж поистине, если на клетке слона прочтешь надпись: «Буйвол», не верь глазам своим.

Одно несомненно, а именно то, что, будучи в гусарах, он Еидел сон.