Козьма Прутков и его друзья

Но сам он объяснял свою неудачу завистью и происками, неуважением опыта и заслуг, стал впадать в уныние, даже в отчаяние, хотя сам же утверждал, что «добродетель служит сама себе наградой ; человек превосходит добродетель, когда служит и не получает награды».

22

Современники/свидетельствуют, что именно в один из моментов мрачного отчаяния он напиеал мистерию «Сродство мировых сил», где в образе Поэта вывел самого себя.

Собираясь повеситься, Поэт у Высокого Дуба произносит монолог:

Меня людей преследует вражда;

Толкает в гроб завистливая злоба!

Да! есть покой, но лишь под крышей гроба;

А более нигде и никогда!

О, тяжелы вы, почести и слава; *

Нещадны к вам соотчичей сердца!

С чела все рвут священный лавр венца,

С груди — звезду святого Станислава!

К тому ж я духа новизны страшусь...

Всеобщий бред... Все лезет вон из нормы!..

Пусть без меня придут: потоп и трус,

Огонь, и глад, и прочие реформы!..

Итак, сановник, с жизнью ты простись!

Итак, поэт, парить привыкший ввысь,

Взлети туда навек; скорей, не мешкай!..

Поэт уж распахнул альмавиву, бросил прощальный взгляд на свою орденскую звезду, ударил себя в грудь рукой и, встав на «Полное собрание своих творений», попытался забросить веревку на ветвь Дуба...

Но Мировые силы, объединившись, не дали ему умереть. Ветры унесли Дуб. Солнце согрело Поэта.

Он успел лишь заглянуть «в тот мир, откуда к нам никто еще не возвращался», как сказал Шекспир Вильям, даровитый собрат Козьмы Пруткова.

Болезненное состояние его духа не могло продолжаться долго. Поэты имеют возможность изливать свои настроения на бумагу и тем самым снимать стрессы, столь опасные для всех прочих смертных.

Козьма Прутков пишет стихотворение «Перед морем житейским».

Все стою на камне,—

Дай-ка брошусь в море...

Что пошлет судьба мне,

Радость или горе?

Может, озадачит...

Может, не обидит...

Ведь кузнечик скачет,

А куда — не видит.

После этого можно было считать, что кризис прошел. Тем более что страхи Пруткова оказались напрасными. Как отмечают его первые биографы, «вскоре, однако, он успокоился, почувствовав вокруг себя прежнюю атмосферу, а под собою — прежнюю почву. Он снова стал писать проекты, но уже стеснительного направления, и они принимались с одобрением. Это дало ему основание возвратиться к прежнему самодовольству и ожидать значительного повышения по службе».

Новый взлет творческого вдохновения был ознаменован сочинением «Опрометчивости» и замечательной басни «Пастух, Читатель и Молоко» :

Однажды нес пастух куда-то молоко,

И так ужасно далеко,

Что уж назад не возвращался.

Читатель! Он тебе не попадался?

Произведения эти были напечатаны в разных журналах, без подписи, потому что Козьма Прутков при всей своей прошлой славе все-таки состорожничал и как бы пустил пробные шары. Они попали в цель. Пруткова все равно узнали, и тогда он выступил с открытым забралом.

23

Разгуливая как-то по Васильевскому острову, Козьма Петрович обратил внимание на вывеску склада, находившегося в Волховском переулке и принадлежавшего какому-то немцу. «Daunen und Federn» — «Пух и перья» — значилось на ней. Название это так понравилось ему, что Козьма Прутков взял его для нового цикла своих произведений, который вскорости стал печататься в отделе «Свисток» журнала «Современник».

В журнале за прошедшие годы произошли кое-какие изменения. Решающее слово теперь имели разночинцы. Добролюбов и Чернышевский выступали против «чистого искусства», которое было дорого Козьме Пруткову. Они требовали от художника злобы дня, «живого отношения к современности», а «художественность» оставляли на долю «чувствительных провинциальных барышень».

Для «чистого искусства», для «реликвий пушкинского периода» Добролюбов и оставил в журнале отдел «Свисток».

«Мы свистим,— писал он,— не по злобе или негодованию, не для хулы или осмеяния, а единственно от избытка чувств... Итак, наша задача состоит в том, чтобы отвечать кротким и умилительным свистом на все прекрасное, являющееся в жизни и литературе...»

Такая программа не вполне устраивала Козьму Петровича Пруткова, так как часть друзей не одобряла его верности журналу, подозревая составителя вышеизложенной декларации в неискренности и даже иронии.

Цикл «Пух и перья» был передан через Владимира Жемчужникова самому Добролюбову, и тот отнесся к произведениям маститого автора не только с должным почтением, но и тотчас заслал их в набор для ближайшего, мартовского, номера 1860 года, предпослав им самое горячее и сочувственное напутствие:

«Мы все думаем, что общественные вопросы не перестают волновать нас, что волны возвышенных идей растут и ширятся, и совершенно затопляют луга поэзии и вообще искусства. Но друг наш Кузьма Прутков, знакомый многим из читателей «Современника», убежден в противном. Он полагает, что его остроумные басни и звучные стихотворения могут и теперь увлечь массу публики. Печатаем в виде опыта одну серию его стихотворений, под названием «Пух и перья». От степени фурора, который они возбудят, будет зависеть продолжение».