Козел отпущения

Эта трансцендентность прямо названа в Евангелиях и вообще в Новом Завете. У нее много имен, но главное ее имя – Сатана, который бы не мыслился одновременно как «человекоубийца от начала», «отец лжи» и «Князь мира сего», если бы он не был един с ложной трансцендентностью насилия. И точно так же не случайно, что из всех пороков Сатаны очевиднее всего зависть и ревность. Можно было бы сказать, что Сатана воплощает миметическое желание, не будь это желание прежде всего развоплощением. Именно оно опустошает всякое бытие, все вещи и все тексты, изымая оттуда их содержание.

Когда имеется в виду ложная трансцендентность в ее фундаментальном единстве, Евангелия говорят «диавол» или «Сатана», но когда она же имеется в виду в ее множественности, то речь заходит о бесах и бесовских силах. Слово «бес» может быть и попросту синонимом Сатаны, но в первую очередь прилагается к низшим формам «властей мира сего», к вырожденным проявлениям, которые мы бы назвали психопатологическими. Уже потому, что эта трансцендентность предстает множественной и фрагментируется, она теряет часть силы и обычно впадает в чистый миметический беспорядок. Таким образом, в отличие от Сатаны, который воспринимается одновременно и как принцип порядка и как принцип беспорядка, бесовские силы упоминаются в тех случаях, когда преобладает беспорядок.

Поскольку Евангелия охотно обозначают «власти» теми именами, которые происходят из религиозной традиции и магических верований, они вроде бы по-прежнему видят в них автономные духовные сущности, наделенные индивидуальной личностью. Чуть ли не на каждой странице Евангелий мы видим, как бесы говорят, обращаются к Иисусу, умоляют оставить их в покое. В великой сцене искушения в пустыне, описанной в трех синоптических Евангелиях, Сатана лично вмешивается, чтобы искусить Сына Божьего обманчивыми обещаниями и отвратить его от его миссии.

Не следует ли отсюда заключить, что Евангелия отнюдь не разрушают (как утверждаю я) магические суеверия и все вульгарные религиозные верования, а активизируют этот тип веры в особенно пагубной форме? Разве не на евангельские демонологию и сатанологию опирались охотники на ведьм в конце Средних веков?

Для большинства людей, особенно в наше время, кишение бесов лишь «затемняет светлую сторону Евангелий», а чудесные исцеления, совершенные Иисусом, мало, на их взгляд, отличаются от традиционного экзорцизма в примитивных обществах. До сих пор в моих комментариях не встретилось ни одной сцены с чудом. Некоторые критики это заметили и задались естественным вопросом, а не избегаю ли я конфронтации, которая, возможно, обернулась бы к невыгоде моего тезиса. Иногда говорят, что, тщательно подбирая одни сцены и отклоняя все остальные, я сообщаю мнимое правдоподобие перспективам, слишком противоречащим здравому смыслу, чтобы их принимать всерьез. И вот я приперт к стенке.

Чтобы придать моему доказательству как можно большую силу, я снова обращаюсь к Марку, так как из четырех евангелистов он самый большой любитель чудес, отводит им больше всех места и излагает их в манере, максимально противоречащей современной чувствительности. Из всех чудесных исцелений Марка самое зрелищное, наверно, – это эпизод с гадаринскими бесами. Этот текст достаточно длинный и насыщенный, чтобы предоставить комментатору возможности, которых ему не дают более краткие рассказы.

Мой выбор должны бы одобрить мои самые строгие критики. Гадара – один из тех текстов, которые в наши дни уже не цитируют без того, чтобы назвать «диким», «примитивным», «отсталым», «суеверным» и всеми прочими эпитетами, которые позитивисты прилагали к религии как таковой независимо от ее происхождения, но которые сегодня мы применяем исключительно к христианству, поскольку для нехристианских религий мы их считаем слишком обидными.

Я строю мой анализ вокруг текста Марка, но буду обращаться к Луке и Матфею, когда их версии будут предлагать интересные варианты.

Переправившись через море Галилейское, Иисус выходит на восточный берег, на языческой территории, в местности называемой Десятиградие: