Ковыль

Тот конец плота, что вышел на стремнину, рвануло со страшной силой, и плот стал разворачиваться по ходу течения. Мушель попытался упереться своим шестом, но дна не достал. Ещё миг, и плот, подхваченный потоком, вынесло бы из ручья в Чуню, а там – поминай, как звали! Мушель, как спринтер на старте, рванулся на тот конец плота, что пока ещё у берега, и прыгнул на свисающий в воду куст. Край плота под его тяжестью пошёл вниз, и толчок получился ослабленным. Всё-таки он ухватился за ветки, ветви склонились, и Борис оказался нижней половиной тела в воде. Но держался он мёртвой хваткой и скоро был извлечён на сушу.

Плот в это время вылетел в реку, словно выпущенный из катапульты, там его разорвало на две части, развернуло по ходу, и он тотчас скрылся за уступом берега.

– Да-а, – сказал Гардер, глядя на мокрого дрожащего Мушеля, – ремни наши уплыли.

– Жаль, – в тон ему посочувствовал Локтев, – и выпороть вас нечем.

Павел вдруг расхохотался:

– Вот и держите теперь штаны руками!

Смеялись и остальные, снимая нервное напряжение. Отсмеявшись, посмурнели. Павел сказал:

– Давайте устраиваться на ночлег. Я нашёл переправу.

– Где?!

– Толстое, надёжное дерево – возле леса. Костёр надо сделать пошире, нагреем землю, потом сдвинем угли, настелим веток и будем спать. Дождя вроде не ожидается. – Видя в глазах Васильева готовность немедленно двинуться дальше, добавил: – Идти сегодня нет смысла, скоро стемнеет, вон солнышко скрывается.

Солнце уже наполовину опустилось за сопку, надвинулась тень, и враз похолодало так, что озноб прошёл по спине.

Костёр разложили, к счастью, на достаточно большом сухом бугорке. Теперь в него накидали сушняка, которого оказалось много у самой воды на берегу Чуни. Сели вокруг огня пилоты и мокрый Мушель, остальные стали искать зелёные ветки для подстилки. Искать, собственно, было нечего, лишь один небольшой кедр неподалёку, с него и стали брать дань. Этого, конечно, было мало, и Середюк с Ханитовым пошли вдоль ручья, там Павел видел ёлки.

– Фр-р! – в спустившихся сумерках неподалёку от них пролетели белые куропатки, расправив крылья, спланировали и пропали за деревьями.

– Где-то неподалёку на марь сели, – негромко сказал Павел. – Пойдём-ка поищем. У тебя что?

– Картечь, а в другом стволе жакан.

Ханитов поменял патроны на заряженные мелкой дробью, и они, стараясь шагать бесшумно, двинулись в ту сторону, куда улетели птицы. Вышли за деревья и остановились на краю мари. Тишина. На западе, невидимый, за горой догорал закат, а здесь уже белая ночь царила над тайгой. И вдруг среди тишины раздалось:

– Гу-ру, гур-ру-у…

И они тотчас увидели в полусотне шагов от себя два белых пятна на моховой кочке. Одна из птиц, устраиваясь удобнее, ворковала влюблённо:

– Гу-ру, ру-у…

Любовь губит не только людей.

Ханитов, высоко поднимая ноги, медленно двинулся в ту сторону, шагов через пять попробовал прицелиться, но, не будучи уверен, что попадёт, прошёл ещё столько же и остановился, боясь вспугнуть добычу.

– Гу-уру… – ещё раз блаженно вздохнула куропатка и затихла.

Валерий расставил понадёжнее ноги, вскинул ружьё и быстро, казалось не целясь, выстрелил. Дымок поднялся над стволом и завис голубоватым облачком, не рассеиваясь. Одна птица, подброшенная выстрелом, распласталась белым цветком на мху, а другая стремительно взлетела и скрылась за деревьями.

Павел повернулся и пошёл назад к ручью, ломать лапник для постели.

Обжаренная на костре куропатка, размером с Тамарин кулачок, источала такой аромат, что могла раздразнить аппетит самого пресыщенного гурмана. Тамаре дали «окорочок» – крохотный, не больше сливы, кусочек мяса на тоненькой косточке. Соли, конечно, не было, но не беда. Тамара с удивлением обнаружила, что даже на её непритязательный вкус – при зверском голоде куропатка была малосъедобной, будто жевать приходилось дерево или, точнее, горчащие почки хвойных деревьев. И ещё: «окорочок» был весь пронизан, как сорная рыба, тонкими косточками, так что даже безвкусное мясо надо было добыть. В общем, во рту было нечто малосъедобное, а в желудок не попало. Что чувствовали от «ужина» мужчины, которые менее приспособлены переносить энергетические затраты, она не знала, но всех ей было жалко, будто они доводились ей младшими братьями.

Догоравший костёр сдвинули к реке, распинали сапогами угли, Бойков подмёл обожжённую землю веником из прутьев, поверх настелили еловый лапник и пушистые кедровые ветви, и Соломин, который, кажется, смирился, наконец, с тем, что сегодня они не добрались до базы и, возможно, не попадут туда ещё и завтра, сказал:

– Даме – лучшее место. Прошу!

Но Тамара отступила назад, смутилась:

– Нет, я после, – и ещё отошла.

– Ну, тогда… – он посмотрел на мужчин, не решившихся лечь первыми, шагнул к веткам, – тогда я приглашаю… – и повалился на хвою.

Тамара ушла в сторону, в серую тьму, где её уже было не различить, а когда вернулась, все спали, лёжа вплотную друг к другу, но как попало: кто к центру головой, кто – ногами. Только Ханитов лежал с открытыми глазами и поднялся, когда она приблизилась.