Ковыль

Темп движения несколько снизился, но был достаточно высок, так что разговаривать на ходу было трудно. Да и не хотелось никому. Только Чугунов, который даже после грандиозной ночной попойки, благодаря своему железному здоровью, мог не только идти в общем ритме, но и ускоряться, чтобы, догнав очередного попутчика, попросить закурить. Но радист натыкался раз за разом на отказ:

– Не курю.

В конце концов он убедился, что, кроме Соломина, курящих в их маленьком отряде не было. Но и начальник партии не утолил голод радиста:

– У самого уши пухнут!

– Вот блямба! Попал в вагон некурящих!

Он пристроился позади Соломина и, топая за ним след в след, бухтел ещё с полчаса о том, что пошла чёрная полоса и надо ждать новых неприятностей. Потом и он выдохся и замолчал.

Два часа тянул Середюк за собой живую цепочку, не давая людям остановиться. Сопка осталась позади – это позволило отряду взять правее, миновали низом ещё одну поросшую лиственным лесом вершинку. И здесь вдруг открылась перед ними широкая лощина. Стало ясно: впереди – долина реки. На ближайшем бугорке, на его солнечной стороне, под соснами, устроили привал. Земля, покрытая ровным слоем хвои и сосновых шишек, была здесь сухой и тёплой, и все повалились, вытянули ноги, отвыкшие за зиму от работы и, казалось, гудевшие от напряжения. Минут через десять Середюк встал, отряхнулся и скомандовал:

– Подъём!

Всех уже одолевала дрёма, и Павел увидел недовольные лица: не успели отдохнуть! Но Васильев резко поднялся, за ним – другие.

Через полчаса вышли к реке. Русло её было заполнено серой талой водой до самых кромок берегов. Мощный поток нёс сухие прошлогодние ветви, кору, траву, проплывали изредка живые, вырванные с корнями, деревья. По берегу реки шла торная тропа, уже не только звериная, но и охотничья. Стало веселее. Появилась надежда, что, может быть, Середюк ошибся в расчётах, и за ближайшим поворотом реки вдруг покажется посёлок, неожиданное путешествие закончится, наконец, самым благополучным образом.

Но за очередным поворотом открылась широкая рыжая марь с пересекающей её полоской леса. Здесь их ждала неприятность: лес рос по берегам ручья, впадающего в реку, и ручей этот сам был целой речкой, не широкой – метров десять – двенадцать, – но глубокой и со стремительным течением. Нечего было и думать переправиться через него. Вот теперь пожалели об оставленной в Туре Поротову резиновой лодке!

Солнце склонялось к вечеру. Все обратили взгляды к Соломину: ты, мол, тут хозяин, давай решай, что делать? Фёдор Фёдорович посмотрел на часы:

– Через пятнадцать минут связь. У кого рация?

Бойков снял с плеча ремень, нерешительно взял железную коробку в руки, он не знал, как обращаться с радиостанцией.

– Давай сюда, – Локтев, стоявший к рабочему ближе всех, забрал рацию, открыл крышку, вытащил пластину с намотанной на неё проволочной антенной. Голубая изоляция на проводе – как цвет надежды. – Разматывай и один конец – на дерево.

Алексей размотал провод, взял конец в руки и беспомощно посмотрел на ближние деревья – все они были тонкие, с хилыми хрупкими веточками – на такое дерево не влезешь.

– Сучок привяжи и забрось, – подсказал ему Павел.

Остальным делать было нечего, присесть негде, сыро, и все стояли кружком и смотрели, как Бойков ходит, опустив голову, выискивает в пожухлой редкой траве подходящий сучок или палку. Локтев уже вкрутил в гнездо штыревую антенну и тоже подался на поиски палки, нашёл, привязал к концу провода и швырнул груз на ближнюю лиственницу. Но провод зацепился серединой за что-то на земле, и попытка не удалась, палка дёрнулась и упала к ногам Локтева. Тогда он аккуратно собрал в кольца антенну и снова бросил утяжелённый конец наверх. Палка улетела почти на макушку деревца, нижний конец антенны со штеккером оказался высоко, и подключить его к гнезду рации стало невозможно. Пришлось сдёргивать антенну обратно, но палка застряла между веток и никак не хотела лететь вниз.

– Чёрт! – занервничал Соломин. – Так и время пропустим, уйдёт Татарин со связи.

Кое-как Локтев умудрился подёргиванием провода снять палку с сучка, и третий заброс, наконец, получился удачным. Соломин подошёл, присел к рации, включил питание, взял трубку приёмо-передатчика в руку, приложил к уху.

– Ножовка, Ножовка, – позвал в эфир, – я – Ножовка… Какой у тебя позывной? – спросил он Павла.

– Седьмой.

– Ножовка, Ножовка, – повторил Соломин, нажимая пальцем на клавишу передатчика, – я – Ножовка седьмая, как слышишь меня? Приём.

Выждал, повторил:

– Ножовка, Ножовка, я – Седьмой. Даю настройку: раз, два, три, четыре, пять… Я – Седьмой, Ножовка, слышишь меня? Приём!

Никакого результата.

– Слушай, Павел, похоже, что передатчик не работает!

– Не может быть, – сказал Павел, – рация проверена.

– Ну, смотри, – Соломин утопил кнопку настройки, покрутил её, – лампочка не горит! Да и вообще – глухо, приёмник тоже не фурычит.

Середюк взял трубку в руки, подул в микрофон, приложил её к уху. Привычного шороха и потрескивания эфира, который всегда слышен в работающем приёмнике, не было.

– Батарейки плохие? – высказал догадку Локтев.