Ковчег завета

Что мне оставалось думать? Если каменная пластина, показанная армянскому легату, действительно была извлечена из реликвии, которая, по утверждениям обитателей Аксума, и была ковчегом завета, тогда он правильно предположил, что они купаются в лучах незаслуженной славы, ибо излишне даже говорить, что нечто, изготовленное «в тринадцатом или четырнадцатом столетии нашей эры», вряд ли могло быть одной из двух «скрижалей», на которых якобы были записаны десять заповедей более чем за двенадцать веков до рождения Христова. Иными словами, если содержимое было фиктивным, тогда и контейнер должен был быть поддельным, и, значит, все аксумское предание в самом деле является «отвратительной ложью».

И все же мне казалось, что преждевременно делать пбдобный вывод, не попытавшись прежде найти ответ на важный вопрос: действительно ли Димофею показали предмет, считавшийся подлинным таботом Моисея, или нечто другое?

Этот вопрос напрашивался сам собой, поскольку армянский легат был явно оскорблен и обижен самой возможностью того, что такие «глупые» люди, как эфиопы, обладают столь ценной реликвией, как ковчег завета, и потому жаждал доказать обратное. Больше того, перечитывая его отчет, я уловил, что его желание подтвердить собственные предположения пересилило исследовательский дух и что он так и не понял всей утонченности и изобретательности эфиопского характера.

Во время его посещения Аксума в 60-х годах прошлого столетия еще не был построен специальный алтарь для ковчега 16 и ковчег — или то, что считалось таковым, — еще хранился в святая святых церкви. Святой Марии Сионской (куда он был помещен в XVII веке императором Фасилидасом после реконструкции этого великолепного здания). Димофею же не позволили войти в святая святых. Вместо этого его завели в ветхое надворное деревянное строение, «состоявшее из нескольких помещений и расположенное слева от церкви»: В этом строении ему и показали пластину «из красноватого мрамора».

Из вышесказанного вытекает и немалая вероятность того, что аксумские священники одурачили армянского легата. Эфиопская православная церковь, как я знал, считала ковчег уникальной святыней. Поэтому представляется немыслимым, чтобы ковчег или что-либо из его содержания изымалось даже временно из святая святых церкви Святой Марии Сионской без крайней нужды. Таковой никак нельзя было посчитать неуемное любопытство какого-то грубого иностранца. В то же время этот иностранец был все же эмиссаром патриарха Армении в Иерусалиме, и простое благоразумие подсказывало отнестись к нему с известной долей уважения. Что было делать? Поэтому я и подозреваю, что священники решили показать ему один из многих таботов, хранившихся в Аксуме. Поскольку же он изъявил желание видеть что-либо, связанное с ковчегом, если не сам ковчег, эфиопы исходили из добрых побуждений да и из простой вежливости и желания ублажить его слух словами, которые он явно желал услышать, а именно, что ему показывают «подлинный табот Моисея».

Дабы удостовериться в своей правоте по этому вопросу, я позвонил по международному телефону в Аддис-Абебу, где в то время проживал мой соавтор по книге 1983 года для эфиопского правительства, профессор Ричард Пэнкхерст (он вернулся в этот город в 1987 году и занял свою прежнюю должность в Институте эфиопских исследований). Сообщив ему вкратце о своем вновь пробудившемся интересе к аксумскому преданию о ковчеге завета, я спросил его об истории с Димофеем. Считает ли он, что показанный армянскому легату табот мог в действительности быть одним из предметов, хранившихся, как были уверены эфиопы, в ковчеге Моисея?

— Скорее всего нет, — ответил Ричард. — Они не показали бы такую священную вещь какому бы то ни было чужеземцу. Я читал книгу Димофея — она полна ошибок и заблуждений. Он был напыщенным человеком, довольно бессовестным в своих отношениях с Эфиопской православной церковью и не совсем честным. Полагаю, аксумское духовенство очень быстро раскусило его и подсунуло ему какой-то другой табот, не имевший для них особого значения.

В ходе дальнейшей беседы Ричард сообщил мне фамилии и номера телефонов двух эфиопских ученых, которые, по его мнению, могла бы помочь в моем исследовании, — доктора Белаи Гедаи (несколько лет занимавшегося тщательным изучением античной истории своей страны, используя множество документов на амхарском и геэзском языках) и доктора Хабле-Селассие из Института эфиопских исследований, автора весьма уважаемого труда «История древней и средневековой Эфиопии до 1270 года», с которым я был уже знаком.

Вопрос о том, что именно видел или не видел Димофей в Аксуме, всё еще сильно занимал меня, и я решил поставить этот вопрос перед Хабле-Селассие. И вот я звоню ему, представляюсь и спрашиваю его мнение по интересующему меня вопросу.

Он смеется в ответ: