Ковчег Лит. Том 2

— И себе возьми, чего как не родной, — улыбнулся отец. Ипполит мотнул головой, развернулся, но отец схватил его за запястье. Это болезненное ощущение — слабой и как будто бы склизкой руки — приходило потом к Ипполиту снова. Так у людей, которые в детстве ломали кости, они вновь начинают болеть в особо сырые дни.

— Посиди со мной, — сказал отец.

Ипполит принес с кухни стул, помог отцу подняться и сел напротив.

Он стал рассматривать узор на столе — пересекающиеся следы от чашек, — слушая, как повторяется шелест, плеск, стук.

— Поль, ты меня ненавидишь? — хрипло спросил отец. Ипполит не ответил. Отец улыбнулся и посмотрел куда-то вверх, в потолок.

— Жил человек в земле Уц… — начал он.

Ипполит покачал головой:

— Книга Иова.

— Книга Иова, да, — сказал отец, — история идеального слуги Божьего. Иов… Он молился каждое утро на заре, стоя на коленях, бия землю челом. Он верно приносил жертвы за каждого рожденного ребенка.

— Я знаю эту историю, — сказал Ипполит.

— Конечно, я рассказывал тебе ее в детстве, — хмыкнул отец, — и ты знаешь, что было дальше.

Он отвинтил крышку с бутылки без этикетки и налил себе полную рюмку.

— Бог убил всех детей Иова, спалил всю землю его, мучил его, пока тот не покрылся кровавыми ранами, — отец залпом ее выпил.

— Бог утопил в дерьме и отчаянии своего вернейшего слугу. Но Иов… Иов все равно отказался проклясть имя Божье, — отец зло улыбнулся. — И знаешь, что я понял?

Ипполит покачал головой.

— Иов был ссыклом, — смех отца оборвался приступом кашля.

Ипполит посмотрел на него, сидящего на диване в рваной майке; с больными ногами, прикрытыми одеялом; с этой рюмкой в трясущейся руке, — и отвернулся.

— Я был таким же, — хрипло сказал отец. — Я слушал молитвы: все люди просят одного и того же. Всегда одинаково: «Боже, прошу тебя».

Отец больше не улыбался, не пил. Он замолкал вдруг, а потом так же вдруг продолжал.

— Я думал, что Бог дал мне возможность слушать их молитвы. Чтобы я мог помочь, — отец посмотрел на Ипполита, — этим я и занимался. Пытался утешить. Служил безропотно, отдавал ему все свои силы, все время — потому что верил, искренно верил, что я раб Божий.

Отец покачал головой.

— Больше не верю, — сказал он, дотронувшись рукой до ног.

Ипполит посмотрел на иконы позади отца. С одной из них, большой, в золотой раме, на него хмуро смотрел седой мужчина в желто-синей мантии с ключами в руках — Петр.

— Я тебя не ненавижу, — сказал Ипполит.

Отец закрыл глаза. Ему тяжело было сидеть так долго — из-за диабета его ноги были покрыты язвами.

— Почему он мне не отвечает, Поль? — спросил он тихо. — Почему все, что я слышу от него, — это молчание?

За окном не двигалось штукатурное небо. Не двигались даже сорняки на выгоревшем поле.

Ипполит удостоверился, что огонь не перекинется на траву — дом плешью окружала черная сырая земля. Он открыл взятую у соседа — Олега Федоровича — канистру с бензином.

Тот отдал ее бесплатно, хотя Ипполит пытался всучить ему двухсотрублевую бумажку.

— Нехорошо, нехорошо это, — суетливо приговаривал Олег Федорович, потирая лысый затылок, — оставлять это-то так. Примета плохая.

Ипполит начал обливать такие же черные, такие же сырые бревна, сперва обходя дом снаружи. В нос ударил едкий запах бензина.

Опустошив половину канистры, Ипполит зашел внутрь. Оглядел развалины, бывшие знакомой мебелью, голые стены, где когда-то висели рисунки цветов, купленные мамой, оглядел то, что было когда-то кухней и прихожей, родительской спальней, его детской комнатой. В гостиной он достал из рюкзака все собранные вещи и бросил под упавшую потолочную балку.

Небо разгладилось, только на горизонте осталась узкая белая полоса. Над головой Ипполита оно стало уже почти по-ночному темным.

Огонь быстро разошелся, перебивая своим треском даже неугомонных цикад. Кто-то будто бил деревянными палочками друг о друга.

Вонь от бензина почти пропала — запахло чем-то приторно-сладким. Ипполиту вспомнилось, как он в детстве жарил сахар на ложке — получалось вкуснее любого петушка.

Огонь вскидывал с хлопками руки, пытался вылезти через окна, шептал бессвязно, приятно грея воздух.

Ипполит сделал шаг ближе к дому, смотря прямо, сквозь куртку чувствуя тепло. Грязные холодные руки начало приятно покалывать, он протянул их вперед и сделал еще шаг. Рваное пламя отражалось яркими бликами в его глазах.

Ипполит подошел еще ближе — остановился на границе между травой и голой землей. Остановился на границе — казалось, еще шаг, и от жара вспыхнут ресницы и брови, еще шаг, и там, где было сквозь куртку тепло, будет сплошной ожог. Сладкий воздух стал горчить и царапать горло.

Ипполит закрыл глаза. В темноте, под веками, вспыхивали желтые пятна. Оторвал от земли ногу. Огонь плясал все быстрей, захлебываясь собой. Стены дома покосились, остаток крыши, казалось, вот-вот съедет, из развалин разлетались с треском искры.

Ипполит вслушивался в гул, глотая душащий дым. Вслушивался сквозь шум, шелест и шепот. Вслушивался в застывшую тишину.

Ипполиту отвечало молчание.