Ковчег Лит. Том 2

Кукла, одна из его самых любимых, с волосами из распущенной ленты со старого маминого платья и неловко вылепленным из комковатого папье-маше лицом, сидела на парапете высокой клумбы, внимательно слушая и улыбаясь чуть глуповатой нарисованной улыбкой (Кукольник только начинал практиковаться в лепке, и многое ему пока не давалось).

— Знаешь, это, наверное, очень больно — быть Солнцем, — рассказывал Кукольник, — раньше я об этом не думал, но представь себе: ты горишь уже не первое тысячелетие, сжигаешь каждый день тонны вещества, из которого состоишь, тебе хочется кричать, но тебя никто не слышит, потому что в вакууме звук не распространяется, а может быть, просто потому, что за тысячелетия твой голос сорвался. Ты страдаешь, но никто об этом не знает, знают только, что если ты прекратишь гореть, все умрет от холода, и думают только о том, что ты даешь тепло, а твоя жертва никому не важна. Чтобы нести свет, нужно гореть, понимаешь?

Кукла чуть заметно кивнула — никто, кроме Кукольника, не увидел бы ее ответа, да никто и не смотрел.

Когда Лили заговорила, Кукольник не сразу понял, что она обращается к нему. Она была в белом и светилась под ярким весенним солнцем, как нечто неземное и волшебное, и у Кукольника ненадолго перехватило дыхание. После мгновения абсолютной паники он смог выдавить из себя только одно слово:

— Что?

Лили чуть нахмурилась.

— Я говорю, твой доклад про то, как открыли гелий, очень хороший, — повторила она, заглядывая ему в глаза и отчетливо выговаривая каждое слово. — Я вообще-то не люблю физику, но это правда было интересно.

— Спасибо, — пробормотал Кукольник, не знающий, что еще он может сказать, чтобы не выставить себя дураком. — Там ничего особенного-то не было, в основном все то же, что на уроке рассказывали.

— Так в том и дело, что я ни слова из объяснений на уроке не понимаю, и от учебника тоже мало пользы. Я пытаюсь, но не улавливаю сути. Родители убьют меня, если я завалю экзамен, и пока что я проваливаюсь катастрофически. Но твои объяснения я поняла. — Лили подняла на Кукольника глаза, и ему показалось, что она вот-вот заплачет.

— Я могу помочь тебе, — торопливо предложил он. — Если хочешь, конечно.

Ее лицо озарила улыбка.

— Ты просто солнышко! — воскликнула она, всплеснув руками. — Можно я спишу у тебя домашнее задание на сегодня? Обещаю, больше просить не буду!

Кукольник рассеянно отдал ей свою тетрадь и, спохватившись, потянулся к кукле.

— А это что такое славное? — воскликнула Лили, перехватив маленькую фигурку. — Это с ней ты разговаривал? Как эксцентрично!

Кукольник с замиранием сердца смотрел на свое творение, часть себя, у нее в руках. Ему было и страшно, и волнительно одновременно, и от этого кружилась голова.

Теперь Лили замечала Кукольника и иногда даже улыбалась ему, и это уже было куда больше, чем он когда-либо смел надеяться. Она смеялась, когда он неловко пытался шутить. Она представила его своим друзьям, и теперь люди разговаривали с ним вместо того, чтобы игнорировать его присутствие. Кукольник наконец-то чувствовал, что он на своем месте, и это чувство было чудесным. Лили с улыбкой спрашивала его, с какой куклой он разговаривал сегодня, и звонко смеялась, когда получала ответ. Кукольник был готов на все, чтобы услышать ее смех.

Кукольник никогда не думал, что будет скучать по школе, но когда пришло время прощаться, он с удивлением обнаружил, что не хочет уходить.

— Прощай, — сказала Лили. — Удачи тебе. Передавай привет куклам!

Кукольник хотел рассказать ей, что он к ней испытывает, рассказать, как она изменила его жизнь своей необыкновенностью, что он не хотел с ней расставаться, но вместо этого он просто улыбнулся.

— Прощай, — ответил он.

…Лили удалялась, прекрасная как никогда в своем белом платье, и чем дальше она уходила, тем глубже Кукольник проваливался в знакомую неопределенность. Он был не уверен, будет ли она его помнить. Он был не уверен, сможет ли он забыть ее. В сердце зародился неприятный холодок.

Кукольник продолжил жить, посвящая всего себя единственному, что приносило ему радость, — куклам. Иногда ему казалось, что без них его жизнь лишится даже остатков смысла.

Кукольник редко продавал свои создания. Расставаясь с куклой, он чувствовал, что отдает ребенка: он любил всех своих кукол, даже тех, которые вышли не так, как было задумано. Образ Лили по крупинкам рассыпался в сознании Кукольника, пока от него не осталось ничего, кроме воспоминаний, ледяной пылью осевших где-то глубоко в душе.

Примерно в это же время Таксидермистка решила, что превратить себя в чучело — ужасно хорошая идея. К счастью, ее успели остановить до того, как она причинила себе какой-либо серьезный вред, но она все равно отправилась на принудительное лечение в клинику для душевнобольных.

Вскоре после того, как мать покинула его, Кукольник начал испытывать трудности со своими куклами.