Ковчег

 Сашка и впрямь рос беспокойным ребёнком, почти всё время болезненно плакал. Неопытная мать почти не спускала его с рук, спала не раздеваясь.

 - Окрестишь, сразу успокоится, - настаивала пожилая женщина.- А ты всё сделай тишком, муж не догадается!

 - Хорошо, мамо, так и зроблю...

 Уж кого-кого, а мать Шурка точно боялась. Она была «последышем», родилась после большого перерыва от других семерых детей. У старшей сестры Марии были свои дети, такого же возраста как она...

 - Всё одно мне её доглядывать. - Сотникова давно смирилась с участью последней дочки.

 Отец семейства умер в начале шестидесятых. Он не воевал в Отечественную по возрасту, зато в Первую мировую зацепил немецкого плена. Во время оккупации их дом сожгли немцы за связь с партизанами. Это кум Василий зашёл из непроходимого, брянского леса на их хутор Добрыньки разжиться хоть какими ни будь харчами. Отец дал куму краюху хлеба, как не дать? Кто-то донёс об этом и всю семью скопом арестовали.

 - Партизанен! - немцы держали арестованнных вместе с детьми в подвале здания бывшей милиции в ближайшем городке. В сыром, вонючем подвале, пропахшим страхом в тридцатые годы раньше мордовали "кулаков" и "врагов народа". Конечно, их не кормили и когда дети уже даже не плакали от голода, какая-то женщина просунула через слуховое окно кусок ржаного хлеба. Тем и спаслись...

 - Храни её Господь! – подумала Шура, с благодарностью вспомнив незнакомую благодетельницу. - Так бы не было меня, не родился бы Сашка…

 Вскоре их повели на казнь. Молодой рыжеватый солдат, как две капли воды похожий на их соседа Гришку Попкова завёл машину-душегубку. Это была грузовая машина, марки "Опель" с большим, герметичным кузовом, в который по жестяным трубам подавались выхлопные газы. Смерть представлялась быстрой и  легкой. Измученные голодом и страхом неизвестности люди, были  согласны на неё. Кроме их семьи хватало ещё приговорённых местных жителей. Когда начали загружаться в кузов, оказалось, что всем места не хватит.

 - Я пойду первой. - Мать Шурки не захотела смотреть на смерть своих детей, и взобралась с младшенькой дочкой на руках в вонючий кунг. Из семьи Иванёнковых на улице осталась одна средняя дочь Наталья. Она то и рассказывала потом об увиденном чуде. Немецкий мотор машины-убийцы внезапно поперхнулся, закашлял, неохотно уступая какому-то давлению извне и безнадёжно заглох.

 - Schwein[1]. - В сердцах выругался водитель и, проклиная войну, принялся копаться во внутренностях автомобиля. - Verflucht Krieg…[2]

 Все попытки раздражённого солдата вновь запустить мотор не удались. Семью временно вернули в тот же подвал, из которого через некоторое время их освободили местные партизаны.

 - Какой тяжёлый стал! - мягко укорила молодая мать дремлящего сына.

 До колхозного двора идти было далеко. Шура устала нести на руках крупного, не понятно даже в кого, рослого сына. Она присела отдохнуть на скамейку у дома своей закадычной подруги Вальки Бобровой. Та как раз выводила дойную корову на пастбище. По улице, поднимая невесомую пыль, сонно брело деревенское стадо голов в пятьдесят. Сзади ленивого стада, иногда грозно щёлкая длинным кнутом, шёл деревенский пастух дед Конан.

 - Шевелитесь окаянные! - приговаривал при этом одетый в длинную холщовую рубашку дед, седой и древний, как мир.

 Поздоровались, в деревне все здоровались друг с другом. Валька с ехидцей спросила:

 - Куда подруга собралась?

 - В больницу, Сашку врачу показать надо. - Шурка твёрдо придерживалась версии, озвученной мужу. - Николай дал попутную машину, она в сельхозтехнику за запчастями едет.

 - Дело нужное! - Валька недоверчиво покачала головой, она была в курсе тайных планов подруги.  - Ну, ну...

 - Я вам бабоньки так скажу, больницы ваши одна видимость, прости Господи! - Встрял в разговор словоохотливый дед. - Вона в старь люди и слов-то таких не слыхивали, а жили по цельному веку.

 - То когда было?

 - Ась?

 - Давно было говорю!

 - Навыдумывали больницы всякие, потом хворают...

 Пастух, продолжая бурчать, деловито погнал подопечных на заливной луг у реки, а Шура торопливо поспешила дальше по задуманному маршруту. Вскоре новенькая машина ГАЗ–53, с одноклассником Серёгой Акуленко за рулём, шумно выехала на просёлочную дорогу в город. - - Всё душу подлец выймет! - Шура тряслась по весенней, раздолбанной грунтовке в открытом кузове. В кабину Серёга, весельчак и балагур, посадил Зойку, бухгалтершу из колхозной конторы. Она была городская и притворно недоступная. С заметным гонором относилась к деревенским, позволяя себе лишь снисходительно улыбаться шуткам водителя.

 - Потерпи, родненький, – шептала заботливая мать, прижимая сына к мягкой груди. - Скоро приедем…

 Уставшая Шура сошла у районной больницы. Рядом высились золотые купола старой, притаившейся  среди высоких деревьев церкви. Очумевший соловей, не дожидаясь ночи, завёл вековечную песню.

 - Вот и добрались. - Присев на мокрую лавочку, она терпеливо подождала, пока кончится немногочисленная служба.

 Пожилой батюшка, строго глядя на неё, совершил положенное таинство…