Ковалевская

Препятствие возникло с другой стороны. Когда Анюта познакомила Ковалевского с Софой, он заявил, что женится только на младшей. Он согласен быть фиктивным мужем и не будет стеснять жены, но если требуется жертва для освобождения девушки от родительского гнета, то пусть это будет, по крайней мере, с пользою для науки. А Софья Васильевна так страстно хочет учиться и любит естественные науки, которые влекут к себе и самого Ковалевского. Анюта совсем растерялась при таком обороте дела. Софа сказала, что все уладит: добьется согласия родителей на свой брак с Ковалевским и убедит их отпустить старшую сестру за границу с нею, как с замужней женщиной. Так и порешили.

Раньше всего нужно было официально познакомиться с Владимиром Онуфриевичем в гостиной у людей, занимающих видное общественное положение, затем сказать родителям об интересной встрече и представить им нового знакомого. Ковалевский взялся устроить встречу с сестрами Корвин-Круковскими в обстановке, приемлемой для их родителей. Пока виделись тайно у знакомых, причем Анюта и Софа говорили родным, что идут в церковь.

В. О. Ковалевский старался ускорить освобождение сестер Корвин-Круковских, но встречал различные препятствия. В апреле 1868 года он писал Софье Васильевне, что «дело официального знакомства устраивается не так легко, как казалось вначале». Владимир Онуфриевич выражал радость по поводу знакомства с ними. «Право, — писал Ковалевский, — знакомство с вами заставляет меня верить в сродство душ, до такой степени быстро, скоро и истинно успели мы сойтись, и, с моей _стороны, по крайней мере, подружиться. Последние два года я от одиночества, да и по другим обстоятельствам, сделался таким скорпионом и нелюдимым, что знакомство с вами и все последствия, которые оно необходимо повлечет за собою, представляются мне каким-то невероятным сном. Вместо будущей хандры у меня начинают появляться хорошие, радужные ожидания, и как я ни отвык увлекаться, но теперь поневоле рисую себе в нашем общем будущем много радостного и хорошего».

Сделаться «скорпионом» и «впасть в хандру» Ковалевского заставили обстоятельства, изложенные выше, и те, о которых будет сказано впоследствии. Обнаруженное Владимиром Онуфриевичем сродство душ с младшей Корвин-Круковской окрылило его радостными надежами. «Вам следует смотреть теперь на меня не как на человека, оказывающего вам услуги, — пишет он Софье Васильевне, — а как на товарища, который сообща с вами стремится к одной цели. Я даже придумал исход для Анны Васильевны, если бы наша свадьба не освободила ее, — кажется, все наши расчеты составлены верно, не надо только торопиться, чтобы не испортить дела; а это будет слишком тяжелый удар, если бы все счастье, которое так несомненно, рушилось от неосторожности». В этом же письме Ковалевский высказывает свой взгляд на литературные упражнения Анны Васильевны, которой «необходимо продолжать писать, но вместе с тем приняться за серьезное изучение иностранных литератур и сочинений великих критиков, особенно английских; только такой серьезный труд может сделать человека истинно хорошим беллетристом. Все великие даже таланты совсем не изливали своих хороших произведений вдруг, как бы по вдохновению, но сильно работали над своими произведениями».

Когда Софа рассказала матери, что любит В. О. Ковалевского и хочет выйти за него замуж, добрая и мягкосердечная Елизавета Федоровна противилась недолго. Для убеждения отца пришлось прибегнуть к более решительному средству. Владимир Онуфриевич писал брату в мае 1868 года, вскоре после знакомства с родителями Софьи Васильевны, что «мать хорошая женщина и. была очень рада этому исходу, более всего с романтической стороны». Отец, хоть и сказал, что «очень доволен», но «решил во что бы то ни стало расстроить свадьбу, так как думает, что дочери его должны выйти чуть не за князей». «Будучи вежлив наружно, — писал Ковалевский из Петербурга брату, — он зол в душе до бешенства, и это все усиливается с каждым днем. Часто говоря со мной любезно, я вижу, что у него губы дрожат от злости, тем более, что мы ведем себя так, как будто никаких сомнений относительно брака и существовать не может, а он рвет себе наедине волосы, что его дочь вешается на шею и не умеет вести себя. Господин этот — страшный аспид, он был артиллерийский генерал, надут и злобно желчен до невероятия; житье бедным девочкам неистовое, и я, конечно, не обольщая себя, уверен, что желание вырваться вероятно повлияло с своей стороны на развитие привязанности ко мне — человеку другого круга».