Кот, который умел искать мины

Материалы по делу Парамонова. Те самые, что сгорели этой – нет, уже прошлой – ночью в участке.

Кто-то очень хотел удостовериться, что этих бумаг не осталось на нашем свете. Возможно, рукописи, как и души, не горят, но вызвать призрак сожженной бумаги из того посмертия, что их ожидает, еще никому не удалось.

Значит, интуиция не обманула меня. Убитый газетер действительно накопал нечто важное. Настолько важное, что мало было избавиться от человека – следовало уничтожить все, над чем он работал. Обрубить все хвосты.

И, скорее всего, неведомым мне заказчикам это удалось.

Я потер лоб. Спать хотелось зверски, но еще больше хотелось есть. Поставить, что ли, макароны вариться?

Пока закипала вода, я вернулся в комнату – отчего-то мне не хотелось находиться здесь, точно касания чужих, недобрых рук оставили свою ауру на вещах, разрушив хрупкий кокон безопасности, заключавший в себе квартиру. Чтобы избавиться от тишины, включил эфирник, попытался посмотреть. Показывали какой-то боевик. Я едва не упустил сбежавшие из кастрюли макароны, но так и не уловил, являлось ли жравшее всех подряд чудовище жертвой генетической инженерии или, наоборот, посланцем гениев, – хранителей наследственности, разъяренных вмешательством в их дела. В конце концов, бестолковая суета на экране мне надоела, и я переключил эфирник на «Дискавери» – из всех каналов с соседской тарелки этот у меня принимался лучше всего. Показывали «Годзиллу», и я устроился перед экраном на диване с огромной миской засыпанных зеленым сыром макарон. Люблю хорошие документальные фильмы.

Когда макароны кончились, сил моих достало только на то, чтобы повалиться на бок, последним движением отключить эфирник и заснуть мертвым сном.

ИНТЕРЛЮДИЯ

Валентин Зорин

– И думать нечего – бытовуха, – убежденно заявил Женька Локшин. – Кон-крет-ная такая бытовуха.

– Не верю, – отозвался я, глядя, как эксперты вдвоем управляются с допотопным кирлианографом, на котором, по слухам, где-то стояло клеймо самого Бертильона. – Не верю я в такую бытовуху.

– И я не верю, – сознался Женька. – Но ведь бытовуха же, ну зуб даю!

И правда, очень похоже. Старикан, вокруг которого как раз и суетились эксперты, а заодно и патохилеры, даже мне казался не очень симпатичным. Во всяком случае, я не хотел бы жить с ним в одной коммуналке – а кому-то приходилось. До самого недавнего времени.

Истошным визгом квартира огласилась в шесть утра, когда страдавшая хронической бессонницей бабка Дарья из третьей комнаты обнаружила старикана на полу в кухне. К луже крови, в которой валялся Олег Родольвович Кромер, сбежались тараканы, наверное, изо всех соседних квартир, а тараканов бабка не переносила.

– И кто из соседей, по-твоему, его шлепнул? – поинтересовался я.

– А хер его знает! – выпалил Женька и, зажав рот ладонью, воровато оглянулся. Благочинским на службе выражаться не положено. Наложат еще взыскание по церковной части, потом отмаливай.

– Тогда пошли по порядку? – предложил я. – Комната первая занята бабкой Дарьей.

– Язви ее в душу, – пробормотал Женька и опять прикрыл болтливый рот.

На самом деле бабка и у меня вызывала острое желание куда-нибудь ее уязвить. Допрашивать ее было сложно до невероятия, все вопросы она каким-то образом сводила к ненавистным прусакам и начинала поливать шестиногих супостатов изысканным, филологически безупречным многоэтажным матом. У меня сложилось впечатление, что бабка слегка не в себе. Вдобавок в комнатушке стоял давний, неизбывный дух тараканьей отравы.

– Похожа она на потенциального убийцу? – поинтересовался я риторически и сам же ответил: – Не очень. Комната вторая...

– Занималась покойным, – пробубнил Женька.

Олегом, упокой господи его душу, Родольвовичем. Судя по имени и росту, наполовину карлой. Наверное, все же гномом – это у скандинавов долго было в обычае дружественных нелюдей звать без разбору «альвами», педантичные же немцы всех поделили, прежде чем начать резать, – кто «цверген», кто «альвен», а кто вообще гоблин. Кстати, отсюда же и орудие убийства. Старикану раскроили череп собственным именным топором. С дарственной надписью – «Досточтимому Олегу Кромеру за заслуги в деле защиты православной веры и Братского Ордена» от орденского маршала Буденного. Я представил себе молодого Кромера на лихом коне, и мне стало дурно. В комнате у старикана висел на стене ковер, тяжелый от пыли, а на ковре были развешаны наградные кресты и нимбы. Видимо, покойный Кромер успел поучаствовать не только в Гражданской войне, но и в Великой Отечественной, потому что успел собрать полный комплект нимбов Славы Господней всех трех степеней – в Гражданку их еще не давали. А уж нимбов Святаго Креста Трудов Господних он заработал аж четыре штуки. При таких заслугах удивительно, что мне не встречалось его имя в учебниках... и что проживал он в коммуналке. Впрочем, в наши времена ветеранам приходится тяжко.

– Сколько ж ему лет-то было? – спросил я.

– Сто пятнадцать, – ответил Женька. – Еще царское время застал.