Включив торшер, она уселась на край постели и устроила сонного Федота у себя на сдвинутых ногах. Лежавший на спине с потешно торчащими вверх задними лапками, тот выглядел беспомощно и очень трогательно.
– Ну что, солнышко, – Света сочувственно посмотрела ему в глаза, – готов каку есть?
Она подозревала, что юный хищник вряд ли будет в восторге от клубничного вкуса детского антибиотика. Но выбора не было, и девушка, вздохнув, начала помаленьку вливать густую розоватую жидкость в маленькую пасть – сбоку, чуть дальше того места, где располагались острые клыки.
– Давай, зайка, давай…
К её немалой радости, Федот послушно проглатывал лекарство, при этом забавно работая челюстями, словно пережёвывая его.
– Вот так! – улыбнулась Света, когда шприц опустел. – Умница!
Она ссадила недовольно облизывающегося зверька обратно на измятое одеяло и потянулась к телефону.
– Через час будем кушать, – сказала она, засекая таймер. – Я без тебя завтракать не буду, я тебя подожду.
Федот рассеянно огляделся по сторонам и вновь улёгся, обхватив себя хвостом. После вчерашней поездки в ветлечебницу он стал ещё более вялым и отстранённым. Казалось, будто он понял всё то, о чём говорила врач, и сам убедился в тяжести постигшего его недуга.
– А после еды у нас будут ещё процедуры, – тихо добавила Света. – Да, нам с тобой нельзя лечение пропускать…
Её голос дрогнул, а на глазах сами собой выступили слёзы. Она подняла ноги на кровать и села перед котёнком на колени.
– Федечка… Ты только поправляйся скорее. А то я… а то я очень переживаю…
Федот, не поднимая головы, грустно посмотрел на хозяйку – и та спешно прикрыла ладонью задрожавшие губы. Она не могла, не хотела мириться с мыслью, что он может покинуть её так скоро. После того, как он самым необыкновенным образом изменил всю её жизнь. После того, как доказал ей, что её душа хоть и прозябала столько лет в глухом бесчувствии, но отнюдь не очерствела. После того, как заставил поверить её в то, что и он вправду был ниспослан ей откуда-то свыше.
…И всё же те, кто нам дорог, когда-нибудь уходят. Порой – слишком уж преждевременно. И вчерашняя исповедь некогда в одночасье осиротевшей женщины была тому, к сожалению, неоспоримым подтверждением. Неужели истекло то время, которое Федоту суждено было разделить с проявившим к нему милосердие человеком?
– Хороший мой… – шептала Света, чувствуя, как по её щеке пролегла очередная мокрая дорожка. – Не уходи от меня, пожалуйста. Не бросай меня одну… Я не смогу без тебя. Я всё для тебя сделаю… Я…
Она всхлипнула, давясь собственным сбивчивым дыханием.
– Я тебя люблю…
Эти слова, точно острый клинок, размашисто взрезали мутную пелену где-то в самой недосягаемой глубине её существа – и наружу тотчас хлынуло что-то жаркое, стремительное, безудержное. То, что все эти долгие годы было надёжно спрятано даже от её собственного разумения. А теперь, под звуки тихого, горестного плача, оно рвалось на свободу, оставляя после себя слабую, щемящую боль и в то же время чувство удивительного, ни с чем не сравнимого успокоения.
– Я тебя люблю! – снова и снова повторяла Света, и слёзы ручьём текли по её веснушчатому лицу. – Я тебя люблю, маленький мой!
Она впервые в жизни признавалась в любви. Впервые произносила вслух те самые слова, которые из её уст не слышала ни единая живая душа. Ни её родители, давным-давно ставшие друг для друга чужими. Ни тот, кто, совершенно того не заслуживая, пробудил в ней первые настоящие чувства. Ни тот, с кем она чуть не связала себя узами постылого брака.
– Я тебя люблю, Федечка! Я очень тебя люблю!..
Котёнок, наблюдавший за плачущей девушкой из-под полуприкрытых век, вдруг встал, подошёл к ней поближе и опять лёг. Лёг так, чтобы его спина слегка касалась её коленки – обнажённой и влажной от накрапывавших откуда-то сверху горячих солёных капель.
Часть II. Расправленные крылья