Тем не менее это не мешало ей вот уже месяц с лишним проводить по утрам перед зеркалом чуть ли не целую вечность – чего раньше за ней никогда не замечалось. При этом она не уставала радоваться тому, что теперь, когда мамины школьные правила остались в прошлом, она могла одеваться куда более изящно и привлекательно, краситься так ярко, как только умела, и хоть вообще не слезать с высоких каблуков.
Но ладно бы дело ограничилось лишь её резко возросшим вниманием к своему внешнему виду – что само по себе, если подумать, было не так уж и плохо. Так нет же: потерявшую голову девушку день за днём снедало неодолимое желание выразить свои чувства как-нибудь иначе. И вот неделю назад, одной из холодных, ветреных ночей, после долгих и тщетных попыток уснуть, Света поднялась с постели, села за свой рабочий стол, включила лампу и открыла первую попавшуюся ей тетрадь…
Она писала долго. Чёркая, делая вставки, то и дело возвращаясь в начало, а затем в очередной раз воспроизводя всё заново на чистой странице. Закончив, она осторожно вырвала начавший скручиваться от её повлажневшей ладони лист и аккуратно срезала ножницами его неровный край. Потом сложила получившееся письмо вчетверо – и спрятала его во внутренний кармашек своей сумки, закрывавшийся на крохотную молнию.
Нет, она ни за что не вручила бы его тому, кому оно предназначалось, – даже если бы случилось невозможное, и её безрассудное влечение оказалось бы хоть сколько-нибудь взаимным. Однако этот небольшой клочок бумаги стал для неё неким вещественным олицетворением её всё-таки проснувшегося женского естества.
Света носила его с собой постоянно, а каждый вечер доставала и перечитывала снова. И каждый раз, будучи не в силах удержаться, что-то исправляла, добавляла или, наоборот, убирала. Заканчивалось всё тем, что она вновь переписывала письмо начисто – и только после этого ложилась спать, со стыдливым волнением пытаясь представить, чем бы оно отозвалось в душе её избранника, если бы всё же попалось ему на глаза…