Костыли за саксофон. Дюжина грустных и весёлых настроений

– Я ж не знала, что вы свои. А теперь ничего не поделаешь. Я же старшего по охране звала, теперь маленькому точно нельзя. А вы знаете что… Не попали на экскурсию, да и бог с ней. Пойдите в кафе посидите. Там хорошо и цены у нас заводские.

– Нет. Мы домой поедем, – сказала растерянно, обиженно и обескуражено мама Дэна. Младший брат заканючил.

– Да покормите дитё. Там, в кафе, малышам лучше, чем на экскурсии. Экскурсия что? Чаны и мешалки, конвейеры да печи. А в кафе – пирожница, булочки.

– Мама! – потребовал младшенький капризным тоном. – Пошли в кафе.

И пошли в кафе.

А кафе оказалось необыкновенное. Огромное как ресторан. С потолка на верёвочках булки свисают, сушки и сухари. Самовар дымится электрический, в витринах – торты и пирожные. Столы со скатертями. А на скатертях – колоски, колоски разные-преразные нарисованы. И ячменные, и ржаные, и пшеничные. На стене – стенд о блокадном Ленинграде. Под стендом стол в георгиевских ленточках и блокадные пайки хлеба.

– Чтоб не забывали, как это бывает, – объяснила хозяйка буфета, лицо её напоминало лаваш. – Садитесь, гости дорогие, за маленький стол, а за длинными столами детишки-школьники после экскурсии чаёвничать будут, – тараторила хозяйка. – А вы туточки присядьте. Нет-нет. Туточки не надо. Из холодильников дует. Кофейку, чайку, водички?

– Мне водички, – сказал младшенький.

– А нам кофию, – сказал папа Макса. – Мне и девушкам.

И стали кофейничать-водичничать. Съели по булочке «Здоровье» и по пирожному «Корзиночка».

– Здоровье в корзиночке, – изрёк младшенький.

Папа Макса разомлел, подобрел, стал выспрашивать маму Кристины, и оказалось, что они на этом заводе в одно и то же время работали.

– Значит, вы украшали?

– Да я по окончательной отделке.

– Теперь ясно, почему я вас не встречал. У вас ручное производство, мешок кондитерский, шприцы – вот и всё ваше оборудование. А я-то механиком на потоке, бесприрывная подача масла, мукомолы грамотно подсоединить. – Папа Макса пояснил маме Дэна и её младшенькому:

– Мука и масло подаются непрерывно. Да, давно это было.

– А почему такую профессию выбрали? – спросила мама Дэна.

– Я в детстве любил булочки. Ходил в булочные.

– И я ходила, – взвизгнула мама Кристины, так что младшенький чуть не опрокинул стакан от испуга. – Я тоже булки обожала. Я в детстве худющая была. И булками каждый божий день наедалась, – мама Кристины всплёскивала руками, пугая младшенького ещё больше: – Ах, какие были булочки с изюмом по девять копеек, сладкие, вкусные, если изюминка попадалось – желание надо было загадать, а если две изюминки, то желание по-любому сбывалось.

– Ещё рижский за двенадцать копеек вкусный батон был, – вторил папа Макса. – Эх, был. Сейчас нет такого.

– Помню ещё: плюшка московская появилась. Двадцать четыре копейки. Я такую дорогую не брала. Двенадцать копеек слойка свердловская, если булок с изюмом не привозили.

– А я булочки простые брал по три копейки, и рогалики по пять. И ещё… я однажды украл рогалик.

– И вас не поймала охрана? – спросил младшенький. Он как раз перестал прятаться под столом от мамы Кристины, как раз вылез и опять стал пить свою водичку.

– Нет. Тогда и охраны не было. Мда… Прошёл мимо кассы, очередь была в кассу перед обедом, я мелкий, как ты сейчас – меня никто и не заметил.

– Рогалики слоились, но не сладкие. Я смотрю: вы всё несладкое брали? – улыбалась папе Макса мама Кристины.

– Да. Просто хлеб. Батоны: подмосковный по шестнадцать или по восемнадцать, забыл уже, по двадцать пять нарезной, по двадцать шесть подовый.

Мама Дэна сначала сидела и скучала, но услышав про пшеничные батоны, сказала вдруг:

– Ещё по двадцать две копейки длинные батоны, столичные. А потом французские багеты появились. Представляешь, сынок: ни пакетов, ни нарезанных ломтей. На деревянных лотках лежит хлеб, ложечкой трогаешь: мягкий-не мягкий, и – берёшь.

– И на кассе пакетов не было? – удивился мальчик

– Без всяких пакетов. Пакеты с собой носили. Дома стирали, на прищепки причепукивали, пакеты сушились. Вот эта такая радость была, когда багеты появились.

– И никаких отрубей, – поморщилась мама Кристины. – Никто требуху и разные орешки в хлеб не добавлял. Рецептура соблюдалась строго. Я только из муки высшего сорта хлеб покупала.

– Когда эти багеты пошли, я ушёл с завода, – сказал мрачно папа Макса. – Перешёл в автомобильный ремонт. Что поточная линия, что автомобиль – механика, механика и есть, везде кривошипы шатуны, ползуны, рычаги и кормысла.

– Какие коромысла? Как там, на стене? – и младшенький показал на стену, где были нарисованы под потолок три девицы-красавицы: одна с серпом, другая с коромыслом, а третья – с курочкой под мышкой и корзиной яиц. А на заднем плане ещё корова, но корова тоже без коромысла.

Папа Макса улыбнулся:

– Не-ет. Коромысло – деталь машин такая. Железка такая вытачанная и с отверстием. Как коромысло у бабы на плечах колеблется. Давайте, что ли, ещё по пирожному?

Теперь чаёвничали с эклерами.