Кость для Пойнтера

Не нарушая рядов, не оставляя следов,
Пока дымятся угли, лети, пока не сожгли…

Выйдя из жилища Сантуцци сразу после обеда, а своды Подгорья покинув уже затемно, крааль итов я нашел сразу. Даже ночью оказалось невозможно спутать его с каким-либо иным поселением. В биваке интернированных не было ни крепости кряжистых трансальтийских теремов, обнесенных бревенчатым частоколом, ни легкости разборных цизальтинских шатров-типпио, огороженных лишь рогатками да волосяным арканом от ползучей мелочи. Хлипкость и несерьезность, сопутствующие любой временной постройке — но вытекающие не из характера обитателей, а из материала, несвойственного привычным для них сооружениям. Вместо бамбуковых стволов и пальмовых листьев, обыкновенных для жителей дельты Анара, тут им приходилось использовать еловые жерди и лапник.

Разве что плетень, окружавший эти шалаши-переростки, был совсем такой же, как в заарских степях. Не счесть, сколько таких плетней я перевидал при нашем наступлении в Мекане… Станичники-верховые всегда так ставят свои лагеря на фронте, куда ни завези — хоть в жаркий Хисах, хоть сюда, за тысячи лиг от родных мест. В полярной Эрраде, наверное, стали бы так же строиться из снега…

Перескочив через плетень, я побрел на огонек, мерцающий в дальнем углу крааля, почти ощупью ища дорогу среди куч какого-то мусора и цепкого кустарника. Огонь едва теплился у подножия дозорной вышки, привычной для степных обитателей, но совсем бесполезной здесь, в горах.

Там же на недлинном обрубке бревна притулился долговязый мужик в немыслимых обносках тропической униформы. Вытянув тощие волосатые ноги к самому костерку и нахлобучив на глаза мятую-перемятую форменную панаму, он лениво перебирал струны самодельной чаранги. Инструмент тоже подкачал — сделан он был не как положено, из панциря малого степного бронехвостца, а из кое-как выдолбленной местной тыквы-горлянки, никакого сравнения с настоящим. В результате вместо чистого костяного звона по краалю разносилось глухое дребезжание со скрипом и привизгами.

Все это было еще терпимо, пока сиделец не запел. Голос у него оказался под стать музыке. Одновременно пронзительно и сипло тесайрец принялся выводить зачин бесконечной песни о страданиях деревенского лодочника, ушедшего на заработки вверх по реке:

…А как да на речке было под Та-Ханхом,

Стоял плотовщик, сталбыть, молодой…

Не дожидаясь, покуда от детального описания одежек и содержимого карманов расфрантившегося деревенского увальня певец перейдет к истории путешествия горестной слезы, изроненной тем по родной сторонке, я окликнул его:

— С кем бы тут можно поговорить, уважаемый?

— Да хоть со мной, мил-человек, — тот с готовностью отложил своего музыкального уродца и подкинул в костер пару веток. — Я страсть как поговорить люблю!

Огонь затрещал и взметнулся вверх, пустив столб искр чуть ли не до самой смотровой площадки наверху вышки. Яркое пламя резануло глаза, заставив зажмуриться, освещенный круг расширился сразу вдвое. Отсветы теплыми буровато-медными бликами заиграли на неокоренных жердях вышки.

— Мне серьезно надо. За важный гешефт, — терпеливо, как маленькому, разъяснил я извечному врагу, обманутому и навек закабаленному Концерном Тринадцати.

— А чем я тебе плох? Обижаешь, мил-человек, — по привычке безответного пленника тот предпочитал отшучиваться.

— Ладно, хорош балагурить. Позови кого-нибудь, — раздраженно буркнул я.

— Позвать? Это можно. Это со всем удовольствием…

Может, показалось, что его глаза под панамой сверкнули особенно недобро и хитро… Но больше ничего ни сказать, ни подумать я не успел — тесайрец негромко, протяжно свистнул, вытянув губы трубочкой. Тут же из темноты за пределами освещенного костром круга на его зов молча высыпали десятки его соотечественников, еще более разбойничьего вида, чем тот, кто их вызвал. И дружелюбия на их лицах не просматривалось.

В ребра мне уткнулось что-то холодное и острое, а мой собственный тесак исчез из ножен так быстро и незаметно, что оставалось только подивиться. Не просты оказались заарские станичники. Видать, из тех самых пластунов, что в родных степях запросто павианов живьем скрадывают, при всей-то чуткости и осторожности обезьянского народа. Подловили меня тесайрцы честно, по всем правилам — выждали, пока глаза отвыкнут от темноты, и спокойно подошли к самому краю освещенного круга. Вон каким плотным кольцом стоят, почитай, весь крааль собрался.

Оно и лучше — не придется ждать общего схода. У подданных Мага-Императора любое дело, по которому нет его именного повеления, решается голосованием. Хотя дел таких немного, ибо Тес Вечный плодовит на веления и норовит досконально вникнуть в любую мелочь. Для народного самоуправства остаются вопросы незначительные, максимум квартального масштаба.

Будем надеяться, на то, что я собираюсь им предложить, хватит их привычки к принятию решений, поскольку ждать по данному поводу именного повеления Мага-Императора можно до мандрагориного заговенья.