Космопорт, 2014 № 02 (3)

— Я помчался к Сашиным родителям, но на месте их дома торчала труба какого-то завода. При том явно не новая — осыпавшаяся и закопчённая, с аккуратно выложенным плиткой числом «1965» на вершине, — продолжал Гришин. — Вы представляете себе, каково это? Осознавать, что сейчас — прямо в эту самую секунду — сходишь с ума? Что твой рассудок рассыпается, как трухлявый пень под ударами топора? Ведь всё наше самосознание, вся личность покоятся на воспоминаниях, как здания — на фундаменте! И вот представьте себе, что огромный пласт ваших воспоминаний — этой незыблемой твёрдой породы, основы реальности — вдруг предательски ушёл из-под ног, провалился в тартарары, угрожая утащить вас за собой в бескрайнюю тьму безумия. Я зашёл в лес и присел на бревно среди старых дубов, росших на месте дома моего друга. Росших уже не одну сотню лет. Первым, и очень острым, желанием было напиться. Но его я быстро одолел: алкоголь в подобных случаях помогает разве что героям старых фильмов. На деле же он лишь способствует ещё большему истончению и распаду ткани реальности, а подобного я себе позволить не мог. Я постарался собраться с мыслями и резюмировать всё то безумие, которое начинало засасывать меня, подобно зыбучим пескам. Моих друзей не стало. Точнее, их, судя по всему, никогда и не было. Не было катания на велосипедах по двору с Сашей в детстве, не было совместного похода на концерт «Металлики» в девяносто четвёртом… Не было ничего. Всё это оказалось лишь гнилыми плодами моего больного воображения.

Помолчав, он добавил:

— Тем не менее, всё это было в книге. Моей книге. Книге, которую я не писал. Я сидел там, в лесу, глядя на пустые бутылки от всякой слабоалкогольной химии, устилавшие землю вместе с окурками, презервативами и жёлтыми россыпями мать-и-мачехи. Впервые я задумался о том, что происходит с моим рассудком. О книге, найденной непонятно где и написанной неизвестно кем. Романе с персонажами, которых я полагал своими настоящими, совершенно не воображаемыми друзьями. Должно быть, в те мгновения я бы с удовольствием схватил пистолет и прострелил себе голову, лишь бы освободить те сумасбродные фрагменты воспоминаний и переживаний, переставших уживаться друг с другом, теснящихся, режущих друг друга краями… Освободить, пока они не раскололи голову изнутри…

Пауза. Щелчок зажигалки. Очередной сиплый выдох, и струя дыма.

— Естественно, я заподозрил, что у меня крыша поехала, причём давно и очень-очень серьёзно. Ничего не говоря жене — к своему ужасу, я понял, что не могу быть уверен даже в её существовании — я кинулся ко всевозможным специалистам, будучи убеждён, что мои мозги превратились в выставку достижений онкологических новообразований. Однако результат был обескураживающим: за исключением хронического бронхита, никаких серьёзных патологий никто не обнаружил. Настал черёд психиатров, но и они оказались бессильны, углубляясь в бессмысленный профессиональный трёп, сотканный из фрейдизма и прочей бредятины. Тем не менее, в течение следующих дней я ожидал безумия, как чего-то неминуемого, вроде времени года. По ночам я лежал в постели и ждал, когда тьма, окружающая меня, последней волной хлынет внутрь через глаза и захлестнёт тлеющие остатки здравомыслия. Жене я объяснил своё беспокойство нервным напряжением от внезапно свалившейся на голову популярности, почему-то запоздало проявившимся лишь сейчас. С помощью осторожных наводящих вопросов я понял, что она ничего не помнит о Кривицких. Все и всё вокруг указывали на то, что их никогда не существовало. А это означало лишь одно: я безумец.

Впрочем, жизнь шла своим чередом. Постепенно ужас внутри поблек, и я смирился с тем, что огромная часть моей памяти, подобно Атлантиде, скрылась в пучине небытия. Зимой, когда мы катались на лыжах в Альпах, Кристина сказала мне, что беременна, и я понял, что есть кое-что поважнее, чем попытки определить градус собственного помешательства. Ажиотаж вокруг моей персоны постепенно сходил на нет, и мой агент намекнул мне, что пора бы сочинить что-нибудь ещё, если я хочу удержаться на гребне волны. Тогда-то я и почувствовал это.

Оно походило на чувство-близнец того, что разбудило меня той ночью, в палатке, среди руин и дрожащей на ветру степи. Это был какой-то зов, и он снова звал меня туда, к древним камням. Именно тогда я и начал интересоваться, чем же на самом деле являлись эти развалины. И знаете, что я выяснил?

Затянувшаяся пауза подсказала Трифонову, что здесь ему положено проявить интерес.

— Что? — прохрипел журналист. В пересохшее горло, казалось, набили раскалённого песка.