— Позавтракаем на берегу озера!
— А костер разведем?
— Если рыбалка будет удачной.
— Кто-то говорил: рыбы там — пруд пруди!
— Сейчас холодно, и рыба ушла на глубину.
— Бессовестный обманщик! Попробуй только не поймать щуку!
— Я поймаю целых три.
— А мне дашь половить? Я тоже хочу вытащить три щуки!
— Ты вытащишь пять.
— Нет, — она приняла соломоново решение. — Мне двух хватит. Женщинам нельзя быть удачливее мужчин. Это вызывает отрицательные эмоции у сильного пола.
— Я не буду сердиться.
— Все равно, хватит двух. Грубое превосходство женщине не к лицу.
Пока они говорили, раскладушка исчезла, наскоро умывшись, старлей доблестных ВВС натянул меховую куртку, бережно накинул вторую на Наташкины плечи.
— Ну, Саня, Кио так не сумеет.
— Школа, — он застегнул молнию. — Ты готова?
— Так точно!
— Слушай мою команду! Дистанция на одного линейного… Левое плечо вперед… Шагом… а-рш!
И, парадно чеканя шаг, первым вышел в коридор, прихватив на ходу приготовленный с вечера рюкзак. Наташка отважным солдатиком бросилась следом, но дистанцию на одного линейного держала только на лестнице. На улице сразу взяла Саню за руку, и до самого леса они шли рядом, держась друг дружки, молча и рядом, точно малыши на прогулке в детском саду, и Саня все время чувствовал маленькую Наташкину ладошку, очень маленькую и очень теплую. Мягким пожатием она благодарила, когда верный рыцарь поддерживал ее, короткими подергиваниями заставляла смотреть на темный лес, звенящий голым осенним шумом, расправив ладошку, забиралась в рукав его куртки, сообщая, что ей хорошо, и этот немой разговор был наполнен таинственным смыслом, понятным лишь им двоим. На узенькой тропинке разговор оборвался — Саня с неохотой отпустил Наташкину руку и шагнул вперед.
И сразу заметил, как черна земля, словно все кругом умерло, а мокрые, слежалые листья грязными комками прилипают к сапогам. Но постепенно облачное, слоистое утро делалось шире, наполнялось светом, небо становилось прозрачнее и легче, будто природа в истоме и неге пробуждалась после долгого сна. Потом небо совсем просветлело, заискрилось нежными полутонами, и за деревьями блеснуло озеро. Не все озеро — лишь тоненькая серебристая полоска, — но дыхание сразу стало неровным, они ускорили шаги, ощущая нарастающее нетерпение, наконец не выдержали, побежали.
— Подожди, Саня, — неожиданно остановилась Наташка. — Не спеши. Это ведь наш последний день. Самый-самый последний. Слышишь? Вода шуршит. С берегом разговаривает. Интересно, о чем они шепчутся?!
И замерла, прислушиваясь.
— Они прощаются до следующей весны, Саня. Как мы с тобой. Берег не может жить без волны — он ей одной постоянно верен, — а волна без берега. Вот она и вышла на песок из озера, и они печалятся перед разлукой.
Саня прислушался. Тихое, монотонное бормотание прибоя распалось на отдельные звуки — он различал какой-то неясный шепот, шуршание воды, набегающей на песок, короткие, чуть слышные всплески, глухие удары: волна дробно простукивала борта большой деревянной шлюпки «Пескарь», сделанной летчиками для рыбалки. Вокруг — насколько хватало глаз — медленно, неторопливо поднимался из тумана запоздалый день. Оживал лес. По зеркальной глади озера бесшумными парусниками скользили-отражались облака. На душе было просторно, чисто и грустно.
— Мы не будем спешить, — сказал он. — Я тихонько соберу спиннинг, а ты приготовишь завтрак.
Все время, пока он прилаживал катушку к удилищу, продевал леску через кольца, привязывал блесну, пока они пили горячий кофе с бутербродами, его не покидало ощущение какой-то неотделенности, неразрывности. Точно он был неотделимой частью плывущего облака, бумажной полоски тумана, склонившегося к воде дерева, — всего земного и сущего. Никогда прежде Саня не испытывал столь странного чувства. Один, без Наташки, приходил к озеру с шумной ватагой таких же здоровых, молодых, сильных летчиков, с удальской бесшабашностью забрасывал спиннинг, ощущая приятную тяжесть в руке, вытаскивал зеленоватых щук и полосатых горбатых окуней, радуясь рыбацкой удаче, варил уху, но никогда — ни единого раза — не заглядывал в глубь себя, не слышал в себе отзвуков птичьих трелей, печального шепота деревьев, не подслушивал разговор волны с берегом. А тут, на берегу, весь мир отражался в нем, как в зеркале, точно какая-то сила затронула неведомые, неизвестные ему самому струны, и они звучали негромко, едва слышно, но отчетливо. Почему так происходит, думал он, откуда идет это ощущение неотделенности, сопричастности? Как приходят эти удивительные звуки?