Космогон

Ему захотелось вернуться к воспоминаниям. Но много ли толку от возвращения, если не понимаешь ничего в делах, обыкновенных для потравленной параллельности.

– Найти общий язык, – шепнул он.

Начальник, наблюдавший за подчинённым внимательно, расслышал и поддержал:

– Именно. Затем и допустил я тебя к информации. Ты, следуя за носителем, обучишься языку думотериев, выяснишь все обстоятельства казни… э-э… происшествия, и доложишь Космогону, со мною переговорив предварительно. Понял, олух царя небесного, какое тебе оказано высокое доверие? Будешь моим… э-э… Космогона личным представителем и свидетелем на суде. Но это позже. Давай-ка, ныряй обратно в память мелкотелого оборванца. Время идёт, нет у нас пока что впереди вечности.

Зверская гордыня взыграла в душе Новорожденного, он весь напружинился, ещё бы миг – и кинулся на спесивого начальника, но припомнил: ни лап, ни когтей, ни зубов нет, всё это фантомные переживания. Втянув несуществующие когти, смиренно ответил:

– Представителем? Ты сказал.

Представитель

Утомительное занятие – искать общий язык, многотрудное, но необходимое для того, кого назначили представителем. Чистильщик взялся за дело ретиво и обстоятельно.

Он переходил от одного памятного события к другому, словно купец по сожжённой солнцем равнине из селения в селение. Как бродяга бездомный шарил по развалинам – не отыщется ли что-нибудь цельное? – но чаще всего находил лишь щербатые черепки слов да разноцветные осколки образов. Иной раз останавливался надолго, одно слово к другому прикладывал, искал утерянный смысл или пробовал оживить составленную из осколков мозаику. Нечасто, но иногда получалось. Детская память – безводная пустыня с редкими оазисами, но Чистильщик до поры до времени старался держаться на периферии, подальше от изукрашенных сложными узорами воспоминаний взрослого человека. Узоры не получалось прочесть, не хватало слов. Приходилось учиться вместе с носителем.

* * *

Он всасывал сладкое, сытное, – Счастье!

Лилось вдоволь; стоило только сжать челюсти, прыскало – Молоко!

Вначале был смысл, позже для него находилось слово. Оно оставалось в памяти и, оставшись, обрастало новыми смыслами.

* * *

Находя знакомое слово в узорах словосплетений, Чистильщик всякий раз поражался – как сложно устроено! Смешны и несовершенны люди, но ещё смешней слова, ими выдуманные. «Кончилось молоко», – может ли закончиться то, что прыскает в рот, когда сожмёшь челюсти? «Кислое молоко», – какое же кислое, когда оно сладкое? «Молоко козы», – чепуха, всё молоко достаётся избранному, а коза – ею только пугают, пальцы растопыренные показывают, шевелят ими: «Коза пришла». Никакой козы нет, так они называют руку родительницы. Руке мамы молоко не полагается.

Мама. Тоже слово. Знал избранный, если крикнуть: «Ма! А!» – отзывается. Придёт, ответит: «Мама!» Когда пусто в животе или холодно, или сгустятся тени с козьими рогами – «Ма!». И она явится. Молоко даст, согреет, а главное – прольётся из неё прямо в душу то, что лучше молока, и всё станет понятно и правильно.

Чистильщик, когда надоедала ему возня со смыслами, возвращался туда, где всё было понятно носителю, и всё казалось правильным. Остаться там навсегда хотелось всё чаще. Чем ближе подходил личный представитель Космогона к центральному, похожему на город за крепостными стенами, событию, тем яснее становилось – не всё в мире людей хорошо устроено.

Есть ли место страху в правильном мире? Наткнувшись на это слово, Чистильщик поначалу решил: страх – что-то вроде козы. Сложил кто-то из пальцев рога, пугает, а на самом деле коза – четвероногий зверь, живущий по соседству. Мохнатый, рогатый, смешной, вонючий. Такой зверь, даже когда кричит громко, никого не может испугать по-настоящему. Пустое слово, думал Чистильщик, но вскоре страх пришёл и остался в памяти.

* * *

Раскачивались над головою избранного яркие звёзды, гортанные крики не давали уснуть. Страшно кричали возчики, будто их, а не ослов, настёгивали: «Пошёл! Пошёл!» Ветер сёк их спины, норовил сорвать с голов накидки, а погонщики, поминая козла-бога, срывали злобу на ослах, навьюченных пожитками. «Пошёл!» Не ветер их подгонял, страх. Ветер нёс запах горелого дерева. Никак не мог уразуметь избранный, что тут такого страшного? Тлеющими углями тянет от костра кочевников. Очаг дымит. Гарью пахнет иногда от отцовской одежды. Чего боятся погонщики? Почему один из них другому, назад указывая, кричал о смерти? Когда приходит смерть – все собираются, поют, а потом зарывают в землю что-то завёрнутое в тряпки. А после едят. «Смерти я не боюсь», – храбрился избранный, разглядывая сверкающие звёздные россыпи.